«Меня часто спрашивали: зачем ты, деточка, полезла в политику? Я всегда отвечала: это политика влезла в мою жизнь. Я все время занималась общественной деятельностью, потому что гражданское общество должно быть в каждой демократической стране. Не могу стоять в стороне, когда в стране такое происходит», — говорит Энира Броницкая — активистка гражданской инициативы по наблюдению за выборами “Парнерство”, которая вчера вышла на свободу после 6 месяцев лишения свободы. О том, чего ей стоили эти полгода тюрьмы, Энира Броницкая рассказывает в интервью пресс-центру Хартии’97.
— Энира, ты стала первой женщиной-политзаключенной, просидевшей в тюрьме столь длительный срок. Боюсь, не смогу представить, каково это…
— Это было не так страшно и невыносимо. Возможно, самым страшным была неизвестность. В силу своей неприхотливости, в бытовом плане изолятор я вполне могла выдержать. Другое дело, что морально было бы гораздо тяжелей, если бы не было поддержки. Солидарность позволяла вытерпеть все. Я знала, что я не одна, что меня любят, ждут, понимают, поддерживают. Мне писали письма родные, друзья, люди, которых я не знаю. Однажды одна бабушка написала очень теплое письмо… Валерий Левоневский писал из тюрьмы, очень поддерживал.
— Давай вернемся в февраль 2006 года. Как проходил твой арест?
— Мы договорились встретиться с Николаем Астрейко у ресторана «Лидо» в 10 утра. Когда я пришла, его там не было. Ко мне подошли двое в штатском, предъявили удостоверения сотрудников КГБ. Предложили пройти в наш офис, а когда я отказалась, пригрозили вызвать подкрепление и применить силу. Когда мы пришли в офис, там люди в штатском проводили обыск. Все это снимал оператор Белорусского телевидения.
Астрейко в офисе не было. Сотрудники открывали все двери своими ключами. Мне даже не предлагали открыть. У них были ключи от всех дверей! Мне было предъявлено постановление об обыске в рамках уголовного дела, возбужденного по ст. «клевета в отношении президента». Когда я попыталась уйти, меня не отпустили, потребовали выключить телефон.
Во время обыска я увидела в офисе вещи, которых там никогда не было — неизвестные справочники для наблюдателей, которые якобы издавались «Партнерством», какие документы. Что касается бумаг с результатами выборов, которые они там якобы нашли — это была явная фальшивка. В них было указано количество проголосовавших в стране во время парламентских выборов 2004 года, но приписано дата «19 марта 2006 года». Сделано было так дешево, что в итоге даже судья этому не поверил. Учебники арабского языка зачем-то изъяли, говорили: а вдруг они готовили террористов? Так называемые «понятые», которых привели сотрудники КГБ, указывали им, куда стоит заглянуть во время обыска.
После обыска меня привезли в КГБ, где в неформальной беседе пытались задавать вопросы. Я отказалась отвечать. Вечером предъявили постановление о возбуждении уголовного дела по ст. 193 ч.2 — ««организация и управление структурой, посягающей на личность, права и обязанности граждан и не прошедшей государственную регистрацию». В СИЗО КГБ я попала в 11 вечера с одним желанием — лечь спать. И на этом началась моя «отсидка»…
— Каким было отношение сотрудников КГБ и прокуратуры во время допросов?
— Не могу сказать, что они хамили или грубили, просто мне показалось, что сотрудники КГБ не хотели ничего спрашивать. Они возбудили уголовное дело и… все на этом. Спросили только, имею ли я отношение к «Партнерству» и знаю ли остальных подозреваемых. Мне было трудно понять, что происходит. Был полный информационный вакуум. Потом появились репортажи на БТ и стало понятно, что нам могут предъявить совсем другие обвинения. Когда дело передали в прокуратуру, следователь запугивал, говорил: «Ты видела БТ, ты понимаешь, в какой ситуации можешь оказаться?…». Угрожал, что статья может быть переквалифицирована в «захват власти насильственным путем».
Такое чувство, что они все основывали уголовное дело на репортаже, показанном на БТ. Я отказалась давать показания. Всего было три допроса. Один — в качестве подозреваемой, и два — в качестве обвиняемой.
— В каких условиях сегодня содержаться женщины в изоляторах КГБ и ГУВД Мингорисполкома?
— Все СИЗО подчиняются общим правилам, но в каждом изоляторе свои правила. В КГБ камеры на три- четыре человека, прогулки по два часа в день в маленьких двориках — «камерах без крыши». На «Володарке» гуляют от силы час, а то и меньше. Там в камере со мной сидели 8 человек.
Несмотря на то, что есть требования о том, чтобы женщин охраняли охранники-женщины, в СИЗО КГБ работают только мужчины. Есть только женщина-секретарь, которая сопровождала нас в баню.
У мужчин нет туалета в камерах. У женщин есть туалет, умывальник. Поскольку очень старая проводка, телевизором и кипятильником пользовались по расписанию. В КГБ можно в тумбочке, которая стоят у двери камеры хранить ножницы, маникюрные наборы и их выдают по первому требованию. На «Володарке» можно просить ножницы раз в неделю, и ими пользуется весь изолятор. В баню водят раз в неделю. В изоляторе на «Володарке» в женской бане горячей воды не было все лето, мылись холодной водой и только в течение 10 минут. Это очень мало.
В КГБ нож и «открывалку» дают во время обеда, на «Володарке» — нельзя, а у многих консервы, которые невозможно открыть.
В КГБ кормят нормально, потому что там всего 18 камер и примерно 50 заключенных, на «Володарке» сидит около 3 тысяч человек. Есть просто невозможно. Готовят на комбижиру, отчего у многих проблемы с желудком. Хлеб — спецвыпечка. Просто пластилин черного цвета. Заключенный выбрасывают его буханками. И это то время как страна «бьется за урожай»!
Самое утомительное — постоянно работает Первый канал белорусского радио. Это типичное зомбирование. Когда я узнала, что я якобы «посягаю на права граждан на получение достоверной информации», мне хотелось спросить, кто же интересно посягает: я или они со своим радио?
На «Володарке» было тяжелей. В камере со мной сидели 8 человек, и все много курили. При плохой вентиляции это невыносимо. К тому же солнечный свет через решетчатое окно в камеру не попадает.
В изоляторе КГБ большой контроль, в «глазок» камеры там смотрят каждые полчаса. На «Володарке» практически не смотрят.
— Что было самым тяжелым?
— Попасть в так называемою «транзитку» — камеру, куда тебя помещают обычно на сутки, во время которых определяют, в какую камеру тебя посадить. Черное, грязное, заполненное людьми помещение. Со мной сидели 20 человек, арестанты из Жодино. Я больше всего боялась, что меня там забудут… Просто забудут. Потому что с нами сидела глухая бабушка, ее должны были отправить в психиатрическую больницу в Новинки, но поскольку, когда ее вызывали из камеры, она не расслышала свою фамилию, то ее там забыли. Спохватились только через 3 недели, и то, когда сами заключенные напомнили…
— Многие политзаключенные ведут в камерах дневники, в которых записывают свои наблюдения и переживания…
— Все, что я чувствовала и переживала, я отражала в своих письмах домой. Эмоциями я делилась с близкими людьми. Надо поднимать архив писем.
— Как проходили дни. В тюрьме они, наверное, кажутся бесконечными?
— Я пришла к выводу, что сидеть не так трудно, если ты умеешь ничего не делать и не загружаешь себя проблемами. Я подготовилась психологически, когда отбывала 10 суток ареста в спецприемнике-распределителе на Окрестина. Вначале, как человеку деятельному, мне было трудно. Но потом я сказала себе, что сейчас я себе не принадлежу, и жизнь в это время будет идти без меня. Главное принять тот факт, что ты свободен внутренне, а физически больше себе не принадлежишь.
Дни проходили довольно быстро, я просто не чувствовала времени. Просыпаешься, завтракаешь, идешь на прогулку, обедаешь, потом читаешь, пишешь письма (как правило, не менее трех часов), играешь в шахматы, рисуешь, разговариваешь с людьми, смотришь телевизор. Кстати, именно в изоляторе научилась играть в шахматы, чем очень горжусь. Занималась спортом, качала пресс. Много рисовала, хотя в принципе не умею рисовать. Прочитала «Доктора Живаго» Пастернака» и долго рисовала одни свечи. Стихотворение «Свеча горела на столе» так впечатлило.
Думаю, что ребятам было тяжелей, чем мне. У них на свободе остались дети, беременные жены. Меня больше всего мучило, что из-за меня изменилась жизнь родителей.
— Как бы ты оценила суд?
— Я долго готовилась к этому спектаклю. Для меня это был именно спектакль. И думала, что буду выполнять одну из главных ролей. Я радовалась, что я увижу родных, увижу Николая, Тимофея, Александра. Но на суде, я ощущала себя декорацией. Работали наши адвокаты, выступали какие-то свидетели, а мы понимали, что не можем ни на что повлиять.
Когда я ознакомилась с делом, мне стало противно — столько там было грязи. Ужас в том, что если тебе предъявили обвинение, тебя обязательно осудят. В прошлом году в нашей стране вступил в силу только один (!) оправдательный приговор. Мы понимали, что будем признаны виновными. Гособвинитель был просто фантастичен, обвинительную речь начал с того, что «народ РБ сделал свой выбор в 1994 году, но остаются люди, которых даже уголовное наказание не пугает, и они готовы повергнуть страну в хаос».
— Что ты почувствовала, когда объявили приговор?
Было грустно из-за приговора Николаю и Тимофею. Я была рада, что переквалифицировали статью, наше «посягательство» на права граждан так и не смогли доказать. Но когда Николаю дают максимум по этой статье, при том что нет ни одного отягчающего обстоятельства, нельзя при этом радоваться. Когда на приговор пришла супруга Тимофея Дранчука с ребенком, которого он еще не видел, когда я увидела беременную Полину Астрейку — все это было тяжело…
— После выхода на свободу ты продолжишь заниматься общественной деятельностью?
— Меня часто спрашивали, зачем ты, деточка, полезла в политику? Я всегда отвечала: это политика влезла в мою жизнь. Я все время занималась общественной деятельностью. Гражданское общество должно быть в каждой демократической стране. Думаю, я не смогу ничем другим заниматься. Не могу стоять в стороне, когда в стране такое происходит.
Русский
English