Власти так и не начали разбирательства по поводу недавно обнародованных Владимиром Гончариком протоколов допросов и рапортов, свидетельствующих, что «расстрельный» пистолет из минского СИЗО по распоряжению тогдашнего министра внутренних дел Юрия Сивакова выдавался именно в те дни, когда в стране исчезали известные люди. Один из авторов этих документов, бывший начальник СИЗО№1 Олег Алкаев в интервью «Белорусской деловой газете» заявил, что эти протоколы допросов и рапорта подлинные. «Я подтверждаю: рапорт написан моей рукой, протокол допроса, естественно, следователь печатал, но с моих слов, я же расписался под каждым листом. Сами документы, судя по всему, уничтожены. Но копии сняты с подлинных документов. Еще раз подтверждаю: я писал рапорт на имя министра внутренних дел Наумова. Другое дело, как допустили, чтобы все это дело выплеснулось на страницы газет и как в стране хранится тайна... Но это — вопросы не ко мне», — заявил полковник Алкаев.

— Судя по опубликованным документам, вы достаточно откровенно отвечали на вопросы следователя. Не боялись, что власть неадекватно отреагирует на эти показания?

— Законных преследований я не опасался и не опасаюсь, а от незаконных (как, например, преследовали Захаренко) я способен защитить себя сам. Меня удивляет, что люди, которые утверждают, будто я их оклеветал, не обращаются в суд. Ну, обратись в суд, пусть вызовут, установят истину, вновь допросят меня, других начиная с нынешнего генерального прокурора Шеймана. Но ни Сиваков, ни Шейман, ни кто-либо еще в суд не обращались.

— Пистолет, фотографии которого были опубликованы белорусскими газетами, это пистолет из минского СИЗО или какой-то другой?

— Это пистолет из минского СИЗО. Им приводятся в исполнение смертные приговоры. Он хранился лично у меня и вынимался из кобуры только тогда, когда необходимо было привести приговор в исполнение. Для чего он понадобился тогдашнему руководителю МВД Сивакову, я не знаю. У меня есть на этот счет только версии.

— Вспомните еще раз, каким образом командир СОБРа Дмитрий Павличенко оказался допущен к процедуре приведения приговора в исполнение. Это ведь противоречит всем правилам.

— Дмитрий Павличенко действительно приходил в СИЗО. Приходил с разрешения моего прямого начальника — Кадушкина Сергея Александровича. Кадушкин мне сказал, что получил такую команду от министра внутренних дел Сивакова. Напрямую Сиваков ко мне не обращался. Цель прихода Павличенко на исполнение смертного приговора мне была не понятна. Что там можно было почерпнуть бойцу СОБРа, мне не известно. Какая для него была польза от наблюдения за расстрелом, я не знаю.

— Как он себя вел, наблюдая за расстрелом, что говорил?

— Он прибыл в СИЗО, представился. Я ему предложил выпить на всякий случай: мало ли, не так это легко — смотреть на смертную казнь. Не каждый выдержит такой стресс. Он отказался. Затем мы прибыли к месту исполнения приговора. В тот день расстреливали пять человек. Он присутствовал при расстреле каждого. В один из моментов он поинтересовался у исполнителя, почему тот стреляет в голову, а не в сердце. «Ведь в сердце, — говорит, — меньше крови». Меня этот вопрос насторожил: если человек никогда никого не убивал, он не может знать, откуда сколько крови и куда лучше стрелять. Да и в сердце попасть можно только с очень близкого расстояния. Даже хороший снайпер никаких гарантий не даст.

В связи с этим хочу подчеркнуть: пистолет, которым в СИЗО приводятся в исполнение смертные приговоры, предназначен только для поражения живой силы, причем в упор. Подчеркиваю — в упор. То есть на расстоянии, на котором может работать обычный пистолет, наш не годится. У него низкая убойная сила. Поэтому брать его по воробьям пострелять бессмысленно, на охоту, на рыбалку тоже. Первый раз пришел за пистолетом начальник службы вооружения МВД полковник Дик и принес письмо, подписанное Кадушкиным. Это было 30 апреля 1999 года. В письме на мое имя было распоряжение выдать оружие. Я выдал, зафиксировав все в книге учета выдачи оружия. Возвратили нам пистолет 14 мая 1999-го, весь заржавленный. Причем забирать его ходил мой оружейник в кабинет к Дику, а тот вынес его из кабинета заместителя министра внутренних дел Чванкина. Я почему так подробно рассказываю, потому что это же живые люди, всех не закопаешь, и их надо допрашивать. Спросить надо: «Дик, почему ты брал пистолет, зачем?..»

— А вообще, к вам часто приходили посторонние люди посмотреть на приведение в исполнение смертного приговора?

— Это противоестественно. И вообще никто никогда не приходил, за исключением двух должностных лиц, которым было положено при этом присутствовать. И то они присутствовали с определенной целью — оказать практическую помощь. В общем, есть моменты, которые в рапорте напрямую не изложишь.

Пистолет тоже впервые взяли в апреле 1999-го. И это тоже ненормально. Не один я это знаю, просто люди боятся говорить. Я составил список: не менее 20-ти человек посвящены в обстоятельства прихода в СИЗО Павличенко и выдачи пистолета по требованию министра Сивакова. Среди этих 20-ти и высшие должностные лица, и обычные сотрудники. Ведь что такое СОБР? Он тоже из живых людей состоит. Абсолютно все сотрудники, с кем мне доводилось говорить, уверены, что похищение людей и, скорее всего, их убийство организованы группой СОБР. СОБР — это военнослужащие, которым неизвестно кем поставлена неизвестно какая задача. Каким кодексом они руководствуются — уголовным или военным уставом, — мне и по сей день не понятно. Скорее всего — чьими-то приказами.

— А раньше СОБР, которым командует Павличенко, был замечен в уголовных преступлениях?

— Да. Их много уже сидит: и под следствием были, и совершали преступления. Некоторых бойцов СОБРа лично министр Сиваков спасал от правосудия. Например, дело майора Корнюшко. По-моему, в 1999-м Сиваков посещал в СИЗО арестованного Корнюшко, который был осужден с четырьмя или пятью тоже собровцами за попытку заказного убийства бизнесмена. Военные контрразведчики раскрутили это дело, собровцы получили срок и сейчас сидят в колонии.

— Когда Павличенко приходил смотреть расстрелы, вы спрашивали у него, зачем ему все это нужно?

— Дело в том, что расстрел — это очень напряженный момент, тут не до разговоров. И я не спрашивал, коль прислал министр — ему виднее. Павличенко задавал вопросы, но они остались без ответа.

— Вы, видимо, не все ему рассказали, коль он захотел приехать во второй раз?

— Во всей этой процедуре две вещи секретны — фамилии участников этого процесса и место захоронения. Так предусмотрено законом. Место захоронения не указывается, родственники годами ходят к нам и просят отдать им тело. (Я лично считаю, что, может быть, и надо отдавать, но закон пока запрещает это.) В общем, чтобы не было несанкционированных раскопок, все делается в тайне, и место захоронения никому не указывается. Но меня попросили показать Павличенко все, включая место захоронения. Я как человек исполнительный сообщил, что сегодня захоронения не будет, пусть приходит на следующий день. Члены моей группы собрались в условленном месте, но Павличенко не пришел. Я не расстроился, мы поехали и свое дело сделали. Я подозревал потом... В общем, он мне сам сказал, что знает это место захоронения на Северном кладбище. Но я не стал ни опровергать, ни подтверждать.

Кстати, могу сказать об одной из собственных версий, для чего брался пистолет. Он был нужен, чтобы придать убийству ритуал приведения в исполнение приговора. Чтобы снять часть груза ответственности с лиц, которые это дело делали: вот вам специальное оружие — это не убийство, это приведение в исполнение приговора. Возможно, был и приговор. Фальшивый. Сиваков любит всякие ритуалы.

— Вы думаете, генерал Сиваков способен на такие ходы?

— Судя по его фантазиям, способен. Он — романтичная натура, поэт почти. Его красноречие еще пригодится ему для защиты в суде. Он ведь сумел успокоить даже вдову Гончара. И бюро ритуальных услуг много потеряло, что у него нет такого утешителя.

— Что вы имеете в виду?

— К нему приходила жена Виктора Гончара. Но Сиваков так построил беседу, что Зинаида Гончар теперь меня и Лопатика считает подонками.

— Сиваков, по-вашему, способен на жестокие неадекватные шаги?

— Мне трудно сказать, я его видел только с «рекламной стороны». Всегда хорошо выглядел, всегда речист, остроумен, но, видимо, он имел второе дно. И защиту свою сейчас построил довольно умело, хотя абсолютно безнадежно. Как говорят на жаргоне, он в «несознанку пошел» — ничего не признает и все отрицает. Это самый худший из всех вариантов защиты. Ну взял бы и сказал: «Да, брал пистолет. Я — министр, я имею право. Взял, разобрал, посмотрел, почистил и вернул». Тогда и вопросов было бы меньше. Но он сам себе пути к отходу не оставил. Он забыл, что есть люди. И вообще, это нехорошо, когда генерал за адъютанта прячется. Второй раз пистолет пришел брать адъютант министра Сивакова. Пришел, получил под роспись и сам же вернул. Так генерал спрятался за спину старшего лейтенанта. Ничего, спросят и со старлея: «Слушай, юноша, ты куда пистолет носил, кому отдавал?» Стыдно будет на очной ставке.

— Как вы думаете, сохранился ли сам журнал учета выдачи пистолета из СИЗО? Не копии отдельных листов, а оригинал?

— Журнал сохранился. И я не думаю, я знаю.

— Оригинал?!

— Совершенно верно. Когда будет возможность, его представят следственным органам, нормальным следственным органам. Кстати, журнал у них был — взяли и вернули, оставили меня наедине со всеми вещдоками. Поэтому журнал сохранен.

— А как вы считаете, пистолет уже уничтожен?

— Я не думаю. Это слишком показательно будет. Да и в принципе даже если пистолет уничтожили, это ничего не меняет. Есть свидетели, и это самое главное. Желающих рассказать, повторяю, очень много. Они просто боятся. Но, уверяю вас, если 10 сентября после президентских выборов произойдут политические перемены, 11 сентября в прокуратуре будет очередь из ближайшего окружения Сивакова, Шеймана и прочих. Через неделю следователи все будут знать, как пропали люди и что с ними произошло.

— Когда у вас появились первые предположения по поводу того, для чего брался пистолет из СИЗО?

— Наверное, случай сработал. Мне в руки попала «Комсомольская правда», в которой были фотографии пропавших в Беларуси известных людей и даты их исчезновения. У меня какое-то подозрение появилось, почувствовал что-то недоброе. Позвонил своему оружейнику и попросил принести журнал учета выдачи оружия. Посмотрел и ужаснулся. 30 апреля выдан пистолет, 14 мая — возвращен, а 7 мая исчезает Захаренко. Потом 16 сентября утром у меня получает пистолет адъютант министра внутренних дел, 18-го вечером пистолет возвращают, а 16-го вечером пропадают Гончар и Красовский. Один раз может быть совпадение, но дважды — это очень подозрительно, даже бомба дважды в одну воронку не падает. Эти события меня насторожили. Еще на мысль меня навел журнал — спецвыпуск о пропаже Юрия Захаренко, который подготовила организация «Правовая помощь населению». Там было написано, что свидетели видели, как за Захаренко следила красная «БМВ». А на красной «БМВ» всегда разъезжал Дима Павличенко и очень ею гордился. Эту машину многие знают. По показаниям свидетелей видно: за Захаренко не следили, его преследовали, видимо, подбирая удобный момент.

Теперь о пистолете из нашего СИЗО. Представим себе такую картину. Находят труп, в трупе — пуля. Никакого труда не составит установить, из какого оружия был убит этот человек, поскольку пуля от нашего пистолета хранится в картотеке МВД — оружие передано нам официально и предварительно все его характеристики были зафиксированы. Таким образом следователи точно узнают, из какого пистолета убит человек. И сразу приходят ко мне и надевают наручники. Пистолет ведь хранится только у меня, поэтому попробуй объясни, почему из этого пистолета были убиты, например, пропавшие политики. Это необъяснимо.

В этой операции заложено определенное коварство по отношению и ко мне, и к двум другим сотрудникам СИЗО, которые имеют доступ к пистолету. В определенный момент все могли «повесить» на нас. Допустим, тела найдут через год, через пять, десять лет... Кто будет отвечать? Прошло бы еще какое-то время, и я бы вряд ли смог что-либо внятно объяснить. А если бы пропал журнал учета выдачи оружия или исчезли свидетели, которые видели Павличенко, приходившего в СИЗО, которые выдавали пистолет... Все, цепочка бы оборвалась.

— Когда вы все это обнаружили, что предприняли?

— Я сразу же поделился своими подозрениями с высокими должностными лицами. (Пока не буду называть фамилии, поскольку они все сейчас находятся у власти и, возможно, в отношении них могут быть предприняты какие-то репрессии.) Каждый из них поступил по-разному: некоторые струсили, кто-то просто ушел от ответа. Но когда Наумов стал министром внутренних дел, ему доложили эту информацию. Прошло большое совещание руководства МВД, КГБ и прокуратуры, на котором обсуждалось, насколько веские улики против командира СОБРа Павличенко. Эти люди пошли на очень большой риск, зная, кто стоит за спиной Павличенко, но рискнули. В результате Павличенко арестовали, а что произошло дальше — все знают. Не знаю, почему молчит бывший генпрокурор Божелко, поскольку он видел уголовное дело в полном объеме. Не знаю, почему молчит председатель КГБ Мацкевич... Но придет еще, наверное, время, и они расскажут и о причинах своего молчания, и о том, что им было известно. То, что улики уже уничтожены, а люди, которые давали показания, запуганы, — это точно. Но придет время, и они все расскажут заново. Я надеюсь на справедливость и уверен, что в конце концов правосудие восторжествует.

— Вы бежали из Беларуси в Германию, потому что боитесь преследований?

— Я никуда не бежал. Я давно собирался в отпуск в Германию. Подал рапорт, как положено, в нем указал, куда и зачем еду. Официально и открыто я сдал в начале июля документы на визу в немецкое посольство в Минске. У меня гостевая виза до 25 августа. Никакого политического убежища я ни у кого не прошу. Вот и все. Законных преследований я не боюсь. Я опасаюсь только провокаций.

— Когда вы подали рапорт на отпуск и сдали документы в немецкое посольство, какие-то действия со стороны белорусских властей были предприняты в отношении вас?

— Когда два следователя из прокуратуры сбежали и провели пресс-конференцию, за мной сразу установили наружное наблюдение. Я быстро это заметил и решил уехать в отпуск, чтобы не быть чьим-то соблазном. Меня потом искали, даже к родственникам в деревню приезжали.

«Белорусская деловая газета»