Проблема без вести пропавших близких и друзей коснулась в Беларуси, наверное, большинства семей. Люди пропадали во время Великой Отечественной, пропадают и в мирное время. Пропажа известных политиков и журналистов — сейчас особенно зловещая тема для Беларуси, которая весьма часто используется оппозицией в качестве упрека властям.
Дмитрий Завадский стал символом печального явления, и самое большое недоумение вызывает тот факт, что он был довольно далек от политики. За всей этой шумихой вокруг пропажи Дмитрия и других известных в Беларуси людей, попытками разобраться, как причастны к похищениям те или иные структуры, мы как-то забыли о душевной боли, которая преследует их родственников. Свои беды всегда ближе. А когда очень долго и много говорят о чужом горе, это приедается, набивает оскомину и, как следствие, не вызывает эмоций.
Звучит кощунственно, но это правда. Сочувствие, увы, притупляется слишком быстро. Но есть еще одна сторона медали — рядовые граждане, пропавшие без вести. Для их родных это не меньшая трагедия, чем для детей, жен, родителей известных политиков. И те и другие остаются рано или поздно один на один со своей проблемой, равнодушием и отстраненностью окружающих. И те и другие пытаются достучаться в закрытые двери различных инстанций и человеческих душ, избавиться наконец от самого тяжелого груза — неизвестности. Мы так устроены, что всегда боимся ее...
3 июля в Минске случился очередной неопознанный праздник. То ли день независимости, то ли день республики, то ли праздник города. Во всяком случае те, кто пришел на него, в большинстве своем смутно представляли, зачем они с бессмысленными глазами продираются сквозь толпу. А мне так хотелось верить, что люди интересовались не только «хлебом и зрелищами», но и вспоминали своих родных, пропавших на войне. А если вспоминали своих, то, быть может, им становилась ближе и судьба Димы Завадского?
Супруги пенсионеры Анатолий Николаевич и Вера Павловна:
— У нас есть пропавшие на фронте родственники, они добывали эту независимость! На акцию 5 июля придем...
Женатая пара и теща:
— На войне у мамы погибли четыре брата, только 8 лет назад мы узнали, где похоронен один из них, остальные трое пропали без вести. В принципе я не против прийти на акцию 5 июля, но мне кажется, что такой протест мало даст. Большинство людей пассивны...
Валентина и Александр:
— Да, мы, конечно, вспоминаем о погибших и пропавших без вести, мой дедушка был расстрелян в Борисове, мы до сих пор не знаем, где он похоронен, поиски не дали результатов. Может быть, такие акции, как 5 июля, имеют смысл. Конечно, ужасно, что Дмитрий пропал, кому-то он не угодил, но не думаю, что здесь замешаны высшие эшелоны власти. Мне не все равно, возможно, я и приду на акцию.
Володя, представился как «звычайны грамадзянiн»:
— Я нахожусь здесь для того, чтобы поддержать семью Дмитрия, хочу, чтобы люди знали: не все у нас хорошо в Беларуси.
— Так много людей в Минске, но почему здесь именно вы?
— Потому что я белорус. Лично для себя от участия в «цепи» ничего не жду, просто прихожу выполнять свою гражданскую обязанность. За День воли 1997 года, кстати, месяц провел на Володарке, потом получил два года «химии».
Саша:
— Мне не нравится то, как мы живем. Некоторые мои друзья тоже здесь, родители не смогли прийти потому, что работают.
Геннадий Никитич:
— Пропали все-таки известные люди. Нельзя сказать, что это рядовое похищение. Однако правительство никак не реагирует, не пытается организовать поиски. Суды не помогают раскрыть истину, а скорее пытаются ее завуалировать. Хотя найти преступников профессионалам не так уж трудно.
— Вы не боитесь все это говорить открыто?
— Думаю, меня уже отметили. Но посмотрите, сколько вокруг людей, их всех ведь тоже надо брать на заметку.
Регина Степановна:
— Я и раньше приходила на такие акции, ну сфотографируют бесплатно, у них же пленки много, пусть будет в архиве, может, пригодится кому. Мало, конечно, людей пришло, все-таки рабочий день.
— А имеет ли смысл сюда приходить?
— Да. В первую очередь надо показать, что мы не боимся.
Анатолий Лебедько:
— Для меня вопрос не в количестве. Когда счет идет на десятки тысяч — это важно, а когда проходят акции в формате кампании «Хотим знать правду», не важно — 50 или 100 человек. Пока есть неравнодушные люди, у нашей страны есть шанс. Акция в первую очередь морально-нравственная, а не политическая. Хотя есть серьезные доказательства причастности власти к похищению оппонентов существующего режима.
По опыту скажу: «Цепь неравнодушных» объединяет две ярко выраженные возрастные категории: молодежь и пенсионеров. Последние просто устали бояться, а молодежь, возможно, более ответственная, чем среднее поколение. Проблема количества — это вопрос не к народу Беларуси, а скорее к интеллигенции. Человек, который работает сегодня у станка и получает зарплату в районе 50-70 долларов, пока живет своими проблемами. А вот интеллигенция в любом обществе — барометр, к сожалению, у нас большие претензии можно предъявить именно к этой группе населения. Они все понимают, подбадривают втихаря, каждый день кто-то останавливает на улице и говорит о том, какое хорошее дело мы делаем. Но прийти сами не могут. Слишком маленький был глоток свободы. Новое поколение не успело надышаться, а старое осталось с болячками прошлого. Умершие учителя продолжают держать за горло своих учеников. Это привычное и естественное состояние для людей в советское время. Когда система опять призвала на помощь страх, многие очень быстро смирились и вошли в привычное состояние. Это и мешает людям выходить на улицы с портретами. Иные искренне думают, что у них будут проблемы на работе (80% работают на государственных предприятиях).
Недавно к нам в офис приехал человек из Гомеля и общался знаками, пока я не вышел на улицу. Извиняясь, он сказал: «Я маленький человек, и если о Гончаре, Захаренко, Завадском люди знают, поскольку вы что-то делаете, то обо мне никто не вспомнит». Его психология такова, он уверен в своей беззащитности.
Пенсионер Анатолий Александрович:
— Мне очень близка боль семьи Димы... Вот, гляньте на фотографию: это моя тетя, погибшая в Великую Отечественную, я ее фактически не знал, был малышом. Уже сам состарился, минуло почти 60 лет после войны, но так хочется узнать, как, где погибла наша Степанида Петровна Колесникова (по мужу Лебедева). До войны она жила в Полоцке, закончила немецкое отделение пединститута. Нам посмертно, после 45-го, вручили ее орден Боевого Красного Знамени, сказали лишь, что Степа была разведчицей... И если мне память покоя не дает, то что уж говорить о Свете Завадской... Надо ли говорить, что тех, кто 3 июля обещал «обязательно» прийти на акцию, не было 5 июля на площади. Половина немногочисленных участников — журналисты и оппозиционные политики, половина — обычные граждане, не раз участвовавшие в подобных мероприятиях. Я также не нашла здесь семей простых людей, по тем или иным причинам пропавших без вести. Скорее всего, они сочли, что акция исключительно политическая, где нет места горю неизвестных граждан. А между тем власти уже достаточно давно перестали чинить препятствия подобным мероприятиям, правда, накануне все-таки задержали несколько человек за распространение листовок, приглашающих на акцию, но не более того. ...
Сразу после акции на Октябрьской площади Светлана ЗАВАДСКАЯ собиралась ехать на дачу к ребенку. «Я хочу не расследовать причины гибели Дмитрия, а просто понять ваше состояние», — начала я. «Почему вы говорите гибели?» — встрепенулась Светлана...
С ней трудно говорить не потому, что она не идет на контакт, просто не хочется доставлять человеку боль лишними вопросами. Хотя сложно представить, что ей может быть еще больнее, чем есть. Она старается держать себя в руках, но надрыв все равно ощутим. Из-за постоянных переживаний Светлана нажила массу проблем со здоровьем. Но антидепрессанты принимать отказывается, поскольку не хочет «всегда спать». Теперь она известна в Беларуси, всегда на виду, как Жаклин Кеннеди, и не может позволить себе ошибок. Некоторые журналисты пытались упрекать ее, мол, слишком много ездит по миру: то Москва, то Вашингтон, но она и врагу не пожелает такой славы.
— Светлана, чем вы живете сейчас: семья, работа, общественная деятельность?
— Когда Дима пропал, я не работала, первое время о ней и речи быть не могло. Через год пыталась устроиться в разные фирмы, меня брали, но как только узнавали, что я именно та Завадская, отказывались. Когда такие, как я, приходили на предприятие, там начинались проверки, а ведь это никому не надо. Раз, другой попробовала и прекратила попытки. Сейчас живу помощью ОРТ. А государственные учреждения? Вы ведь знаете, сколько там платят. Оставить ребенка на произвол судьбы и получать 50 долларов, это тоже не выход из положения, тем более мы ведем такую интенсивную работу, что на это просто нет времени. Никто не верит, наверное, только моя мама знает, что это так. В государственное учреждение, где работает Ира Красовская, как-то пришли из госорганов, чтобы проверить, как она работает!
— Ваша поездка в Москву уже дала какие-то результаты?
— О каких-то глобальных результатах говорить рано, письмо было передано, подписано фракциями. Лебедько говорил с Немцовым, который, по его словам, живо откликнулся на проблему. Есть какая-то надежда, хотя все зависит от наших властей. Пока они не сделают шаг нам навстречу и не признают, что уже столько лет не могут найти людей (или у них не хватает средств, или персонала, либо не хотят), до тех пор ничего не будет. Это же в очередной раз доказывает, если власти не хотят помощи, которую им предлагают, не хотят отчитаться перед народом, значит, они причастны каким-то образом.
— Вы сейчас так взбудоражены из-за того, что только закончилась акция, или всегда на таком надрыве?
— Не знаю, наверное, силы иссякают.
— Я только что увидела, как много людей выражают свои соболезнования, вам это действительно важно? Ведь рано или поздно сочувствующие уходят, сказав напоследок: «Держись», а ты опять остаешься один на один со своей проблемой...
— Трудно сказать, нужны ли мне такие люди — наверное, они нужны каждому. Но в моей ситуации важен, скорее, какой-то совет, чем сочувствие. Я дошла до тупика, мне просто нужно знать, какой сделать следующий шаг, к кому обратиться, какую акцию провести, чтобы привлечь людей и заставить власть отвечать за свои действия. С другой стороны, будь таких сочувствующих больше, не происходило бы то, что происходит сейчас. Они боятся, посмотрите, как мало было сегодня людей.
— Вы никогда не думали уехать куда–нибудь и забыть обо всем, хотя бы на время?
— Тот, кто на себе не почувствовал эту ситуацию, никогда не поймет ни меня, ни других жен пропавших без вести. Я сужу по себе. Когда исчез Гончар и Диму вызвали снимать разбитые стекла, кровь, он вернулся и рассказал мне об увиденном. Я легла спать, а наутро уже не помнила деталей рассказанного. Пока тебя не коснется, ты можешь сочувствовать, спрашивать, пытаться помочь, но никогда не поймешь, как это тяжело и страшно.
— Как вы отреагировали на появившиеся в прессе публикации покинувших страну прокуроров?
— Я не верю им. Потому что в интервью не совпадают даты и события. Я жена, и знаю, когда и где находился Дима до того, как пропал. Поэтому как я могу поверить тому, что они пишут, будто его нет? С пресловутой лопаткой тоже очень много вопросов. Они добыли эту улику с нарушением закона. Игнатович был задержан 3 августа. Тогда же проводился осмотр машины. Лопатку не изъяли из машины. В описаниях осмотра она фигурировала, но нет ее фотографий. Через две недели повторно вскрывают автомобиль и тогда уже находят... Причем оперативная съемка начинается, когда вещи, изъятые из машины, лежат уже на земле, а сверху — лопата! И я, и адвокаты склоняемся к тому, что она была просто подброшена. Только через две недели они «вдруг» понимают: нужна лопата! Все очень странно. Следствие прошло, людей осудили, а ничего не установили: ни место, ни время похищения, даже факта — доехал Дима до аэропорта или нет?
— Вам было бы легче, если бы доказали, что ваш муж погиб?
— Конечно, было бы тяжело, но боль стала бы затухать. Я помню мысль Шеремета в «Дикой охоте» о том, что от неизвестности боль со временем усиливается. Действительно, с годами все сложнее и сложнее. Ведь жизнь построена как? Живешь какой-то надеждой, какими-то планами о том, например, как собрать деньги на отдых, на какие-то покупки. Так вот у меня ничего этого нет. Я живу одним днем. Ты, конечно, понимаешь, что бессмысленно проводишь свою жизнь, в бесконечной борьбе. Но постоянно бороться невозможно. Нельзя свою молодую жизнь положить на алтарь этой борьбы, я все прекрасно понимаю, но сделать ничего не могу.
— Но у вас есть сын, мне кажется, это большое подспорье...
— Сын для меня — все, но меня поймет только одинокая женщина.
— Заботы о нем все-таки отвлекают...
— Да, любые заботы, конечно, отвлекают, даже мытье посуды или уборка квартиры. Я живу в таком состоянии, вы не поверите, стесняюсь включить громко музыку, потому что услышат соседи.
— Переехать куда-то?
— Какой смысл, все равно узнают, меня ведь в магазине, на улице узнают. Может быть, это я такой человек, другой включил бы музыку и наплевал на всех. Иногда я даже корю себя за то, что такая. — Возле вас появляются мужчины, которые пытаются за вами ухаживать? — Пытаются, но прекрасно понимают, что это бесполезно. Пока мне это не надо. Как сложится судьба дальше? Ой, кажется, провалилась бы сквозь землю.
— Во всяком случае, у вас не возникает желания выключить эту кнопку и пропасть навсегда?
— Нет, навсегда не надо... на время, да. Тем более я живу ради сына, даже не знаю, как бы все сложилось, не будь его. Ребенок подстегивает, тем более он уже не маленький и прекрасно понимает, что происходит. Он поддерживает меня, говорит комплименты.
— Как вы проведете 7 июля?
— Кто-то предлагает выпить в этот день. Я не понимаю такого. Жуткий трагический день, за что тут пить? Честно говоря, боюсь 7-го числа, в прошлом году мы были в Москве, и мне не пришлось видеться с друзьями. Я понимаю, они хотят встретиться, но мне тяжело.
— Как вы провели 3 июля?
— Уехала на дачу. Знаете, у меня было такое впечатление, когда смотрела этот парад, что попала в 70-е. Не знаю, кому показывал Лукашенко свою военную мощь. Старики на дачах, с которыми мы общаемся, тоже задаются вопросом: зачем, с кем мы будем воевать?
— Чем живет ваш сын, ведь он в таком возрасте, когда многие вещи формируются, закладываются в сознание...
— Он очень быстро загорается и точно так же остывает, ему нужен футбол, волейбол, танцы, причем одновременно. Но лучше всего получается фотографировать, даже профессионалы переспрашивают, кто делал снимки, которые висят на стене. Когда он фотографирует, у всех лопается терпение: «Мама, сядь вот так, а голову поверни так...». У него есть определенные задатки, и я бы хотела, чтобы он пошел по Диминым стопам. Он очень похож на отца повадками, манерой говорить, телосложением, просто посмотришь на него и душа болит. Когда Юра только родился, Дима сам, наверное, был ребенком, он взрослел вместе с сыном. В семь Юриных лет Дима понял: сын не игрушка и с ним можно общаться, играть, возник какой-то контакт, они стали ездить вместе на рыбалку, сблизились. Теперь я отдала ему удочки Димы. У него был такой чемоданчик со снастями. Сын там все время копается. И у нас ненароком вырывается: «Юра, не лезь туда, папа вернется, накажет». А мне это как бальзам на душу. Мы все чувствуем: если так говорим, значит, он жив. Может, и наивно...
— В этом действительно что-то есть, не зря же на уровне подсознания существует некая связь между женой и мужем, они оба одинаково прогнозируют будущее, и поэтому снятся друг другу, если кто-то в беде.
— Когда он пропал, я видела его во сне каждый день, мы разговаривали. Я рассказывала ему все, что происходило в этот день, а он как бы расшифровывал сказанное. Я спрашиваю родственников, пытаюсь сравнивать, почему так происходит, почему он так часто снится, либо его нет, либо он наоборот жив. Мне одна астролог сказала: он жив, тоже думает о тебе и пытается подать какой-то знак! Я прижимаюсь к нему во сне и чувствую тепло, уют. Но он не говорит, где находится. В самом начале во сне сказал мне два раза, что его похитили не белорусские, а российские спецслужбы. Я кричу ему: «Дима, так ты жив или нет?», а он спокойно, как всегда: «Конечно, ты что, сомневаешься?». Говорят, Бог дает нам испытания и проверяет, как мы пронесем свой крест. Если делаем это достойно, он может сотворить чудо. Мне сказали, что надо заказывать сорокоуст за здравие в семи церквах, и если он жив, то это поможет ему вынести все испытания. Правда, со временем не то что перестаешь верить, но заказываешь службы скорее автоматически.
Как любой другой человек, Светлана верит в чудеса и готова искать истину где угодно. Первое время она даже обращалась к помощи всевозможных гадалок и колдунов в надежде найти Диму. Все говорили одно — он жив, где — сказать не могли. Денег с Завадских, кстати, не брали.

Аня Мызенко,
«Свободные новости»