Правящий режим Беларуси — один из самых репрессивных и гротескных в Европе. Однако в ходе недавней поездки в столицу этой страны Минск Том Стоппард обнаружил там энергичную оппозицию и тягу к искусству, разбивающую оковы «национального психоза».

В непритязательном баре в промышленном районе Минска на русском языке идет спектакль по пьесе Сары Кейн (Sarah Kane) «Психоз 4.48» («4.48. Psychosis»). Исполнительницы — актрисы белорусского национального театра. Бар — узкое помещение на первом этаже запущенного офисного здания по соседству с заводом сельскохозяйственных машин, до отказа забит людьми, а импровизированная «сцена» настолько мала, что, когда одна из актрис делает порывистое движение у ее края, она задевает мое левое плечо.

В «зрительном зале» — человек 70; действие постоянно сопровождают щелчки и вспышки двух—трех фотоаппаратов — даже в финале, когда актрисы скидывают одежду и их тела прикрывают лишь черные плавки. Ни настоящей сцены, ни декораций нет. Спектакль завершается при свечах.

«Следи, как я исчезаю,

следи как я

исчезаю,

следи за мной,

следи за мной,

следи.

С самой собой я не встречалась никогда, с лицом, впечатавшимся в подсознанье. Прошу, откройте занавески».

Актрисы задувают свечи. Спектакль окончен, в зал возвращается свет и «национальный психоз» — перманентное состояние сегодняшней Беларуси: страны, по числу полицейских на душу населения превосходящей любое другое государство мира, охваченной ощущением, что никто на свете не знает даже, где она находится.

Ощущение это не так уж преувеличено. Во время конференции по проблемам театра, состоявшейся в этом году в Белграде, молодой белорусский драматург Андрей Курейчик с удивлением обнаружил, что «подавляющее большинство из европейцев, с которыми я здесь познакомился, не может точно указать, где находится Беларусь, и уж тем более ничего не знает о белорусском театре». Другой человек, с которым я беседовал — Андрей Санников, бывший заместитель министра иностранных дел, а ныне активный диссидент — не без горечи заметил: «Мы никому не интересны».

Украина интересна. Польша интересна. Литва интересна. Даже Латвия — и та интересна. А Беларусь, зажатая между этими странами и Россией, интереса не вызывает. Приговор туристского путеводителя «Одинокая планета» («The Lonely Planet») беспощаден: «Беларусь, которая никогда не была полностью политически или экономически независимой, представляет собой одно из самых странных «продуктов распада» СССР».

В этой формально «демократической республике» сохранились: последние в мире колхозы, последний в мире КГБ, последние диссиденты в том смысле, который мы вкладывали в это понятие до начала девяностых, и последний в Европе диктатор — Александр Лукашенко.

Беларусь словно родилась под несчастливой звездой. В 1986 г., после чернобыльской катастрофы в соседней Украине юг страны был заражен радиацией. За тридцать с небольшим лет до этого борьба нацистских и советских армий за эту землю закончилась ее полным опустошением. На войне, в лагерях и сталинских чистках погибло 5 миллионов белорусов. Курейчик добавляет: «Из двух тысяч писателей в живых осталось несколько десятков».

Называть то смятение, с которым я столкнулся за четыре дня, проведенных в Минске, «психозом» — конечно слишком. Однако своеобразное помешательство на России — странная смесь любви и ненависти — в стране, несомненно, присутствует. Лукашенко годами и без особого результата пытается подороже «продать» белорусский суверенитет восточному соседу Владимиру Путину, который мог бы покончить с ним так же легко, как актрисы на спектакле задули свечи: достаточно перекрыть Беларуси поставки нефти и газа, или просто установить на них рыночные цены. Однако Путин — как говорят — только рад иметь под боком настоящую диктатуру, отвлекающую внимание Евросоюза, особенно теперь, после «утраты» Грузии и Украины: ведь по сравнению с Беларусью политическая система в самой России выглядит вполне прилично.

Насколько эти слухи достоверны? Спор об этом движется по замкнутому кругу, до бесконечности, словно лента Мебиуса. Приватизация, а с ней и иностранные инвестиции, сократили бы зависимость режима Лукашенко от торговли с Россией, но если страна откроется для свободного предпринимательства, это подорвет его тотальный контроль над обществом.

Подконтрольные государству СМИ называют главными врагами Беларуси Россию и США, и в этом есть своя логика, но к чему лежит душа у самого Лукашенко, видно невооруженным глазом: одним из первых его шагов на посту президента стало возвращение национального флага советских времен и «понижение в звании» белорусского языка, который после обретения независимости ненадолго получил в республике статус государственного. Поэтому, под прикрытием воинственного и снисходительного тона в отношении восточной соседки, он стремится к более тесному союзу с Россией. Однако планы реального объединения двух стран, после которого, по мысли Лукашенко, он оказался бы у самой вершины властной пирамиды «союзного государства», разбиваются о реальность, где Путин видит его в роли обычного губернатора одной из провинций.

По мнению белорусских драматургов (и супругов) Николая Халезина и Натальи Коляды, пригласивших меня в Минск, объединение с Россией — наихудший вариант развития событий, однако именно российские театры распахнули двери перед ними и их коллегами, например, Курейчиком: последний в 2002 г. стал первым белорусом, выигравшим драматургический конкурс в России. Вернувшись в Минск, он говорил, что в Москве «словно глотнул свежего воздуха». За два года в России состоялось 17 постановок его пьес.

Пьеса Николая под названием «Я пришел» также удостоилась в России призов; за ее постановку взялся Московский Художественный театр. Немалую часть полученного гонорара он вложил в проект «Свободный театр», первым плодом которого стала постановка «Психоза 4.48». Главное направление проекта — серия мастер—классов и конкурс на лучшую пьесу: он начался в марте, и в состязании уже участвует 231 пьеса 123 авторов из девяти стран, среди которых 30 белорусов. Победители будут названы через три недели. Идея родилась в поезде, по пути из Москвы. «Мы поняли, что новая белорусская драматургия переживает феноменальный этап развития, но на родине для нее места нет», — объясняет Наталья.

В нынешней ситуации ей уж точно нечего надеяться увидеть на сцене свою собственную пьесу — историю шести женщин, четверо из которых «лишились» мужей. Здесь содержится молчаливый намек на «четверку пропавших без вести»: в первую очередь именно из—за их судьбы режим Лукашенко превратился в международного изгоя. В новостях этих четверых обычно называют просто: «журналист, политики, и бизнесмен».

Молодой журналист Дмитрий Завадский работал корреспондентом российского телеканала ОРТ в Минске. В июле 2000 г. он отправился в аэропорт встречать коллегу. Позднее его припаркованную машину обнаружили у здания аэровокзала, но самого Завадского с тех пор не видел никто. Как мне сказали, причиной его «исчезновения» стало то, что Завадский работал над репортажем об участии белорусских спецназовцев в чеченской войне, причем по обе стороны фронта. На этой беседе присутствовал мой друг Аркадий Островский, корреспондент «Financial Times» и большой знаток событий в России. Я заметил, как Аркадий моргнул, вытаращил глаза, и, возможно, проглотил рвущуюся с языка реплику.

Завадский исчез последним из «четверки». Еще в мае 1999 г. был похищен генерал Юрий Захаренко. Ранее этого человека сняли с должности министра внутренних дел из—за разногласий с Лукашенко. В это же время еще один видный политик, Виктор Гончар, занимался организацией президентских выборов. В июле Гончар, возглавлявший Центральную избирательную комиссию, схлестнулся с президентом, протестуя против отношения Лукашенко к выборам и референдумам. В сентябре Гончар также был похищен и — вне всяких сомнений — убит вместе с другом, бизнесменом Анатолием Красовским, который поплатился за финансовую помощь белорусской оппозиции.

С женой Красовского Ириной я познакомился, когда знакомые пригласили меня на обед. Он ничем не отличался от такого же веселого обеда в Лондоне, где разговоры крутятся вокруг политики, только в данном случае Ирина рассказывала мне, каким образом она лишилась мужа, а ее дети — отца.

В прошлом году Ирина — она вышла замуж вторично, за американца — выступила на заседании комитета Сената США по иностранным делам. Мне она повторила историю, которую ей, наверно, приходилось рассказывать уже сотню раз: «Анатолий с Виктором отправились в баню; они поехали на машине Анатолия. Анатолий и меня приглашал, но я решила остаться дома. Позднее свидетели рассказали следствию, что произошло. Анатолий с Виктором вышли из бани и сели в нашу машину. Едва они свернули за угол, путь им перегородила другая машина. Муж попытался подать назад, но второй автомобиль перекрыл и этот путь. Двери в нашей машине запираются автоматически, если нажмешь на тормоза. Поэтому люди, выскочившие из двух машин, разбили окна и вытащили Анатолия с Виктором. Позднее на месте происшествия обнаружили следы крови Виктора. Их по отдельности затолкали в автомобили и увезли. Позже один из нападавших отбуксировал и наш джип». Ирина уверена, что обоих мужчин убили через день или два. Вишневый джип так и не был найден. По «неофициальной информации», его расплющили гусеницами БМП и закопали в землю.

В пьесе Натальи об исчезновениях напрямую речь не идет. Она — о том, что значит любить в стране, где твой любимый может просто исчезнуть. Увидят когда—нибудь эту пьесу белорусы — может быть, ее тоже поставят в каком—нибудь баре? Нет, говорит Наталья, где же найдешь сразу шесть актрис, готовых пойти на такой риск.

Владелец бара оказался единственным человеком в городе, кто согласился предоставить помещение для постановки «Психоза 4.48». В Белорусском национальном театре молодому режиссеру—постановщику спектакля Владимиру Щербаню сначала заявили, что контракт с ним не будет продлен, но затем испугались «скандала». В результате сегодня он имеет контракт на полгода — по сниженной ставке и без перспектив получить постановку.

Актрисы — утонченная блондинка Ольга Шанцына и брюнетка Яна Русакевич, похожая на мальчишку—сорванца с «вечным двигателем» внутри — за время работы над спектаклем подружились. Они по—прежнему жизнерадостны, даже несмотря на то, что из—за участия в постановке оказались «под колпаком». В театре обеих перевели на эпизодические роли. Русакевич в свое время написала пьесу и анонимно выдвинула ее на организованный театром конкурс, где призом победителю должна была стать постановка спектакля. К явному смущению администрации, именно ее пьеса заняла первое место. Ей сказали, что не могут найти режиссера, и тогда Щербань вызвался поставить пьесу. На прогоне чиновники «зарезали» спектакль, заявив, что он создает «ложное впечатление» о белорусской молодежи (наркотики и т.д.). Однако директору театра пьеса понравилась, и она с успехом шла, пока не сыграли премьеру «Психоза 4.48». После этого пьесу Русакевич изъяли из репертуара, а декорации уничтожили.

Со «Свободным театром» все также боялись «связываться». Первый мастер—класс для местных драматургов, который проводил видный российский театральный критик, спасли литовцы — точнее, существующий в этой стране эквивалент Британского совета [государственная организация, ведающая научными и культурными контактами — прим. перев.], предоставивший для него помещение.

Что же касается моего семинара, то Николай и Наталья решили, что лучше будет провести его за городом. Участников доставили на автобусе в реконструированную «традиционную белорусскую деревню» в часе езды от Минска. Там, на живописном фоне старинных хижин, действующей кузницы и гончарной мастерской, а также музея народного костюма и предметов обихода, мы начали обсуждать проблемы театральных постановок.

Кажется, мое выступление было не слишком удачным. Должно быть, я обмолвился насчет «драматургии идей». Одна из участниц постарше — в советские времена она работала на «идеологической» ниве — тут же заявила, что слово идеи» ей не нравится: его дискредитировали коммунисты. Ее собственная первая пьеса, которая, как мне шепнули на ушко, должна получить на конкурсе главный приз, посвящена переживаниям человека, «ощущающего себя эмигрантом в собственной стране». Для нее главное не «идеи» — а конкретные обстоятельства и то, как они на тебя воздействуют.

В дискуссию вступил молодой парень: «У меня было 10 школьных друзей. Сегодня из них в живых осталось только трое. Остальные погибли от передозировки. Не могу же я не написать об этом?» Позднее он добавил: «Я слушаю вас, и чувствую, что между нами — огромная пропасть. Моей матери 51 год. Отцу — 52. Они никогда не были за границей и, скорее всего, никогда там не побывают. Они живут на 100 долларов в месяц: все деньги уходят на еду. Они не бывают ни в театрах, ни в кино. Всю жизнь они работали, чтобы прокормить себя и нас, детей. Я хотел описать их жизнь.

Прочитав мою пьесу, мать сказала, что она ей не понравилась — в ее жизни и так хватает «чернухи». Но я хотел показать ей, насколько неприглядна ее жизнь».

Мой комментарий на эту тему белорусы явно не восприняли: «Театр — в первую очередь один из видов досуга, он не «присуждает очки» за содержание, за намерения. Если вы пишете о собственной матери, лучше писать о ней хорошо. Разве не так?»

Нет, не так.

Наталья говорит: «Существует столько запретных тем, и единственное место, где их можно поднять — это «подпольный» театр. Нам трудно согласиться с тем, что театр — это просто развлечение. Если наше общество не обретет национального самосознания, оно погибнет».

Я припоминаю, что в одном из писем, за несколько месяцев до приезда в Беларусь, она объясняла, что замысел «Свободного театра» связан с «проблемой самоидентификации в эпоху глобализации». Тогда я оставил эту неуклюжую фразу без внимания. Теперь я понял, что она означает вопрос: «Кто мы такие?»

Вряд ли мой скудный набор минских зарисовок позволит на него ответить. Однако хочу поделиться своим первым впечатлением. Одним рейсом со мной летело множество молодых белорусов, возвращавшихся на родину, и, ожидая багажа у транспортера, я вдруг заметил, что вокруг не видно ни одного некрасивого человека. Впечатление было такое, будто я прилетел чартерным рейсом, зарезервированным для фотомоделей. Белорусы уже привыкли к комплиментам по поводу своей внешности. Их недаром называют «белыми русскими»: одна теория гласит, что много веков назад, когда монголо—татары продвигались на запад, безжалостно насилуя местных женщин, они не пожелали углубляться в этот лесистый и болотистый край, и его светловолосые жители избежали примеси азиатских кровей.

Не знаю, так это, или нет, но, попивая капучино на открытой веранде бара «Лондон», что на Проспекте независимости, вы за час увидите больше светловолосых красавиц, чем в настоящем Лондоне за месяц, да еще одетых так, что вы шею свернете, любуясь ими. Кстати, Минск, пожалуй, стоит посетить уже ради одного этого бара. Помещение крохотное, но там есть даже библиотека, где каждая книга снабжена штампом «Кофе, молоко и воздушные поцелуи». Наверху расположена «гостиная» с диваном. Курить, естественно, не запрещается.

Возле другого кафе—бара на том же проспекте, я, зажатый в толпе родителей и детей под навесом с надписью «Кока—Кола», смотрел студенческий кукольный спектакль, где вместо марионеток искусно использовались предметы домашнего обихода. Действие шло под патефонную запись мелодии «Underneath the Arches» в исполнении оркестра Берта Эмброуза (Bert Ambrose Orchestra) [знаменитый британский оркестр 1930—х гг., исполнявший танцевальную музыку — прим. перев.]. Гийому Аполлинеру (Guillaume Apollinaire), который был тоже родом из этих мест, представление наверняка бы понравилось.

Возможно, у вас возникнет впечатление, что центр Минска чем—то напоминает богемные районы Лондона, но это не так. Проспект независимости широк, как футбольное поле, и застроен монументальными зданиями в стиле «сталинского ампира». Рекламы вы нигде не увидите — за исключением разве что «золотых арок» вездесущего «Макдональдса». Машин мало. Магазины не похожи на магазины. Ночью, подсвеченный прожекторами, Проспект независимости выглядит как пустынная декорация, обрамленная с одной стороны гигантским желтым фасадом здания КГБ, украшенным колоннадой. Еще несколько месяцев назад проспект носил имя величайшего сына белорусского народа — нет, не Кирка Дугласа (Kirk Douglas), хотя он тоже отсюда родом, а ученого и первопечатника эпохи Возрождения Франциска Скорины. Лукашенко поменял название на «Проспект независимости», которое — увы — представляется более уместным. Эта улица словно специально построена для военных парадов.

На улицах нет ни соринки. Вообще нет. Как—то утром, ожидая, когда за мной заедут, я курил и наблюдал за работой дворников с тем же недоумением и восторгом, какой у туристов обычно вызывает Пизанская башня. На пространстве в несколько сот метров их было четверо — все в ярко—оранжевых жилетах. Каждый был вооружен метлой и совком на длинной ручке. Они «патрулировали» вверенную территорию, внимательно оглядывая каждую пядь — в поисках чего? На всем огромном пространстве Проспекта независимости не завалялось даже конфетного фантика. Все что им оставалось — это в буквальном смысле стряхивать пылинки.

Затем в дверях гостиницы появились две немолодые женщины в ярких комбинезонах. У них были потрясающие прически. У одной на темном фоне выделялись осветленные пряди, у второй волосы отливали темно—красным, словно оперенье тропической птицы. Казалось, дамы только что вышли из салона красоты — если бы не потрепанная лестница, которую они, не прекращая разговора, приставили к стене. По очереди забираясь вверх, они начали протирать высокие подоконники гостиничных окон. Закончив работу, величественные уборщицы гостиницы «Минск» удалились.

Я раздавил окурок ногой, подобрал, и сунул в карман.

Одного зрелища, мне, правда, не довелось наблюдать: я имею в виду кавалькаду машин, несколько раз в неделю на полной скорости пересекающую Проспект независимости в районе улицы Ленина — президент едет в Ледовый дворец поиграть в хоккей. К сожалению, о времени ее появления не сообщается заранее.

Лукашенко до безумия любит хоккей. Если ему хочется поиграть, объявляется «всеобщая мобилизация». Известны случаи, когда игроков его команды — среди них есть и профессиональные хоккеисты, и бизнесмены, и президентские телохранители — в буквальном смысле поднимали с больничной койки. Лукашенко щеголяет в майке с номером 1. У него собственная скамейка для запасных; заговаривать с президентом во время матча запрещено. Его команда всегда побеждает, но аплодировать некому — матчи, естественно, проходят при пустых трибунах.

Прямо сюжет для гротескного фильма. Неужели это правда? Меня уверяют, что информация абсолютно надежна. Историй о Лукашенко ходит множество; чаще всего люди рассказывают их, иронически пожимая плечами — этого человека с усиками грустного комедианта считают шутом, но шутом опасным. (Когда—то он занимал должность председателя колхоза: отсюда его презрительное прозвище «колхозник» — в смысле, деревенщина).

Знаменитые усы мелькают в каждом кадре сатирического документального фильма, снятого режиссером Юрием Хащеватским: он разошелся по всей стране со скоростью лесного пожара. Говорят, что уже сделано 140000 любительских видеокопий этой картины. Хащеватский — жизнерадостный человек в помятой одежде, который кажется гигантом в своем маленьком, забитом людьми и вещами кабинете, показал мне свой фильм (он называется «Обыкновенный президент»), и рассказал связанную с ним совсем не смешную историю. В декабре 1997 г. эту документальную картину показали по французскому и немецкому телевидению. Через два дня в дверь Хащеватского позвонили. Когда он открыл, «две серые фигуры» бросились на него и начали избивать: «Когда я пришел в себя, в квартире уже никого не было. Я лежал на полу. Лицо у меня было разбито в кровь, болела голова, болела нога. Как выяснилось, они сломали мне ногу».

«Но когда вы снимали фильм, вы, наверно, понимали, что ставите себя под удар?»

«Мне слишком хотелось его сделать. Это был творческий зуд. Уж больно хорош был сюжет».

Все это кажется до боли знакомым — по Москве, Ленинграду и Праге, когда я, заезжий английский писатель, общался с тогдашними диссидентами, сочувственно кивая, пока терпеливый хозяин — тоже писатель или режиссер — угощал меня кофе и рассказывал очередную историю об избиениях, тюрьмах, увольнении с работы и тому подобном. Как бы я ни был одет, я всегда ощущал себя «чистоплюем—иностранцем в смокинге».

И все же полного сходства нет. Лукашенковская Беларусь — не Чехословакия времен Гусака (Husak), с которой ее любят сравнивать диссиденты. В чем—то она хуже. Гусак не похищал оппонентов режима среди бела дня и не расправлялся с ними по образцу чикагской мафии. Ему это было просто незачем, и именно в этом состоит главное различие.

Аппарат коммунистического государства тоже действовал «средь бела дня», но по другой причине — ему не нужно было ничего скрывать. Существовали законы, направленные против «антигосударственной деятельности», и соответствующие тюремные сроки. «Мелких преступников», не слишком раздражавших режим, просто выгоняли с работы без шанса устроиться на новое место. Если же у вас не было работы, вы попадали в категорию «тунеядцев», а против тунеядства тоже существовал соответствующий закон. В своей цинично—бюрократической манере, коммунистическая тирания действовала «честно», в рамках исторически сложившейся «сверхзаконности». «Раскачивая лодку», вы бросали вызов «руководящей роли партии», а значит занимались антигосударственной деятельностью — что и требовалось доказать. А тюремные сроки были долгими. «Тунеядцы», как правило, проводили за решеткой год—два. Те же, кто по—настоящему задевал режим за живое, отделывались не так «легко».

Однако за белорусской диктатурой не стоит монолитная «правящая партия», придающая ей легитимность. Лукашенко — диктатор без идеологии; у него нет «перспективного плана». (Санников называет это «случайной диктатурой». По его словам, президент лично назначает и снимает всех руководителей, вплоть до директоров заводов, и, опять же вплоть до директоров госпредприятий, лично отдает приказ отправить за решетку всякого, кого заподозрит в заговоре против его единоличной власти).

В результате возникла форма диктатуры, которая лично меня ставит в тупик. Кто расследовал «исчезновение» людей? Никто иной как КГБ и прокуратура. И в их «просочившемся наружу» отчете не было попыток спрятать концы в воду. Утверждается, что именно по этой причине четверо следователей умерли при загадочных обстоятельствах, а еще двое попросили политического убежища в Америке.

Так что, с одной стороны, в Беларуси действуют лукашенковские «эскадроны смерти» — это выражение там слышишь на каждом шагу. С другой стороны, Николай встретил меня в аэропорту, одетый в футболку с фотографиями четверки «исчезнувших». Есть и другие «диссидентские майки», и люди носят их, не скрываясь. Одна женщина рассказала мне, как ее однажды обнял совершенно незнакомый человек — только за то, что на ней была футболка с надписью «Территория, свободная от Лукашенко». Так что Беларусь действительно отличается от «классических» образцов.

Там существует организация под названием «Хартия—97», созданная по образцу чехословацкой «Хартии—77», но, в отличие от предшественницы, она имеет штаб—квартиру, интернет—сайт и пресс—секретаря. Местонахождение штаб—квартиры другой организации — «Зубра» — держится в секрете, но и у нее есть электронный адрес и логотип, а о деятельности движения рассказывает качественно изготовленная красочная брошюра на английском языке. Диссидентство поднялось на новый уровень: к примеру, в другой красочно отпечатанной брошюре вы найдете координаты еще нескольких оппозиционных организаций, а группа «Мы помним», возглавляемая Ириной Красовской, имеет даже отделение в Вашингтоне.

При этом я ничуть не хочу подвергать сомнению храбрость тысяч людей (в основном молодых), ежедневно и открыто выступающих против самовластного режима Лукашенко. Почти все, с кем я встречался, в том числе Николай с Натальей, испытали на себе аресты, задержания, а порой и побои.

Многих белорусских диссидентов, в том числе Николая и Андрея Санникова, правозащитная организация «Amnesty International» причисляет к «узникам совести». Среди таких людей и Дмитрий Бондаренко, один из основателей «Хартии—97», хотя, глядя на этого добродушного «медведя», сразу и не подумаешь, что он бессчетное множество раз проходил через полицейские «жернова». Более сотни членов «Зубра» — который провозглашает своими принципами «ненасилие, солидарность и личное мужество» — подверглись избиению, а более 2000 — арестам.

Давление на Лукашенко оказывает Европарламент, который тщательно отслеживает и решительно осуждает нарушения прав человека в Беларуси. Самому Лукашенко и некоторым его приспешникам, замешанным в политических манипуляциях, запрещен въезд в страны Евросоюза. В результате, насколько мне известно из прессы, сложился своеобразный «баланс»: серьезные политические оппоненты, например Михаил Маринич — бывший министр, бывший посол, а ныне еще одно лицо на футболке — получают тюремные сроки, а «простых диссидентов» подвергают частым арестам, краткосрочному задержанию, иногда избиению, и постоянной слежке.

Причем эти задержания — отнюдь не «легкая прогулка». После одной демонстрации Николая сначала заперли в фургоне для перевозки заключенных (его называют «автозак»), где ему пришлось делить отсек площадью в два квадратных метра с Бондаренко, Хащеватским и полудюжиной «зубровцев». Затем в ожидании суда он провел три дня в бетонном «обезьяннике» отделения милиции, после чего его опять ждал автозак и камера площадью в квадратный метр. Получив (без присутствия адвоката) 15 суток, Николай в знак протеста лег на пол в зале суда, и в тюрьму его пришлось тащить на руках. 15 суток — обычное наказание за распространение нелегальной литературы и участие в «уличных акциях».

В фильме Хащеватского показаны несколько таких демонстраций — в том числе и знаменитая акция, участники которой надели маски Лукашенко. Есть там и кадры, показывающие Завадского за работой: он ведет репортаж с одной из демонстраций. С ошеломлением замечаешь, как он был молод. На вид — просто мальчишка.

Я говорю Хащеватскому, как неловко ощущать себя «привилегированным» иностранцем, смотреть его фильм, зная, что скоро я вернусь на родину, где при желании могу публично назвать премьер—министра лжецом и преступником. Он затягивается «Кентом» местного производства, и отвечает: «То, что вы можете назвать вашего премьер—министра лжецом или преступником — не его заслуга, а ваша, заслуга вашего народа. Надеюсь, когда—нибудь, когда вы вернетесь в Минск, мы сможем посмотреть этот фильм вдвоем в огромном кинотеатре».

Том Стоппард,
«The Guardian», Великобритания

Перевод: Максим Коробочкин, ИноСМИ.Ru