На минувшей неделе некоторые сайты распространили информацию о том, что во время одной из уличных акций была задержана дочь насильственно похищенного бизнесмена Анатолия Красовского Валерия. Когда я позвонила Валерии, чтобы узнать подробности происшедшего, она сообщила: «Это ошибка». С этого и начался наш разговор...

— А как получилось, что Ваша фамилия попала в список тех, кто был задержан во время жестокого разгона акции 16 июля?

— Я пришла на акцию солидарности с жертвами политических репрессий примерно в 18.05. К этому времени уже произошел захват людей — их на автобусе увезли в неизвестном направлении. Я разговаривала со своей подругой, когда люди в форме снова стали хватать людей, избивать их и заталкивать в автобусы. Я не знала, что делать в этой ситуации. В конце концов я побежала вместе со всеми. Но быстро остановилась, потому что вдруг поняла бесполезность этого бегства... Я остановилась и... омоновцы пробежали мимо. Не знаю, почему меня не схватили. Потом я забежала в соседний двор и бежала по дворам до тех пор, пока не поняла, что уже в безопасности. Но многие видели, что я побежала вместе со всеми. И не знали, что со мной дальше произошло. Поэтому и появилась информация, что меня задержали, как и многих.

— Вам не было страшно, когда спецназовцы стали хватать людей, мирно выражавших свой протест? Митингующих было немного, они ничего не ломали, не взрывали, не выкрикивали антигосударственных лозунгов — просто стояли с портретами пропавших и политзаключенных...

— Собираясь на митинг, я прекрасно понимала, что его разгонят. Что некоторых скорее всего отвезут в ближайший РУВД. Но такого ужаса, конечно, не ожидала. Мне кажется, что это была очередная акция устрашения.

Я не могу сказать, что мне было страшно. Наверное, жутко. Жутко от того, что молодой мужчина в форме может схватить девушку за волосы, заломать ей руки, ударить, несколько метров тащить за ноги по асфальту... Знаете, я заметила, что у тех, кто разгонял акцию, в глазах ничего не было. НИ-ЧЕ-ГО. Для меня, оставшейся без отца, потому что его вместе с Гончаром, скорее всего, убили, это даже не люди — нелюди. С абсолютно пустыми глазами...

— А как Вы относитесь к тому, что в дни исчезновений Вашего отца и других пропавших люди приходят на площадь не только с их портретами, но и с фотографиями тех, кто находится за решеткой?

— Изначально действительно в эти дни люди собирались на площади, чтобы поддержать семьи пропавших. Но позже стали проводиться Дни солидарности со всеми жертвами политических репрессий. И я считаю, что это правильно. Людям, которые находятся за решеткой, очень важно осознавать, что их поддерживают, что о них помнят. И я благодарна тем, кто выходит на улицу с портретом моего отца, хотя это совершенно незнакомые мне люди. Мне становится от этого теплее...

— Пять лет назад Вы написали открытое письмо Лукашенко. Ответ получили?

— Нет, ничего не получила.

— Тогда среди Ваших знакомых были те, кто, узнав о Вашем поступке, просто покрутил пальцем у виска?

— В моем окружении таких людей не было. Понимаете, я писала это письмо не для того, чтобы вызвать общественный резонанс. Я должна была это сделать. Это была моя личная попытка добиться правды, постучать в еще одну дверь, получить информацию. Это была надежда.

— Сегодня не жалеете о том, что написали письмо этому человеку? Недавно дочка и жена Козулина тоже обратились к нему. Но... стоит ли унижаться?

— Тот, кто пишет письмо Лукашенко, вероятнее всего, знает, что не получит ответа. Но мы должны сделать все мыслимое и немыслимое, чтобы хотя бы привлечь внимание к проблеме. И личность Лукашенко тут значения не имеет. К тому же я отправляла ему не личное письмо с мольбой о помощи.

— Лукашенко не раз повторял, что оппозиция использует тему пропавших лишь накануне громких политических событий: мол, выборы пройдут, и они забудут об этих людях. Забыли?

— Нет, не забыли. И я за то, чтобы об этом постоянно напоминали.

— Есть ли в распоряжении Вашей семьи какие-нибудь новые данные о том, что случилось с Вашим отцом?

— К сожалению, нет.

— Глупый вопрос, но тем не менее: как Вы оцениваете эффективность работы следственных органов?

— Мы вообще не знаем, как ведется следствие. Нас никто об этом не информирует. А многие улики, которые есть в деле, были собраны нашими друзьями. Мы по-прежнему занимаемся расследованием похищения отца. Недавно у нас открылся сайт, на котором собрана вся информация о насильственных похищениях (www.ciwr.org). С подачи гражданской иницитивы «Мы помним» во многих городах Европы появились фотографии тех, кого подозревают в причастности к насильственному исчезновению моего отца и других пропавших.

— Ваша мама не раз говорила: «Я знаю, что в похищении моего мужа и Виктора Гончара участвовало много людей. Те, кто отдавал приказ это сделать, конечно, будут молчать. Я обращаюсь к тем, кто его выполнял: пусть подумают о том, что жизнь не вечна, не вечна и эта власть. Может быть, своим признанием вы спасете свою совесть, а возможно, и жизнь». Эти слова на кого-то подействовали?

— Возможно, на кого-то этот призыв все-таки подействовал... Мне кажется, те, кто причастен к громким исчезновениям, сами время от времени задумываются об очищении собственной совести и души. Мы уверены, что когда теперешняя власть рухнет, появится много людей, которые захотят сообщить важную информацию об этих делах. Сейчас они не делают этого потому, что скованы страхом, боятся за свою жизнь.

— Почти вся Беларусь знает об устранении Захаренко, Гончара, Красовского и Завадского. Но многие, к сожалению, остаются равнодушными к этим преступлениям. Может, белорусы не только толерантная, но и бесчувственная нация?

— Я бы так не сказала. Во всяком случае я лично до сих пор слышу слова поддержки от самых разных людей. Хотя многие, согласна, стараются держаться в стороне, не говорить вслух о том, что произошло, наивно полагая, что ничего подобного с ними или их родными никогда не случится. Но несмотря на это громкие похищения получили огромный общественный резонанс. Теперь о том, что в Беларуси устраняют неугодных, знает весь мир. И я не думаю, что власть осмелится с кем-то еще поступить так же, как с моим отцом. Но неизбежно другое: неугодных будут сажать в тюрьмы — мы сегодня сталкиваемся с этим буквально каждый день. Нормальному человеку будет все сложнее и сложнее выживать в нашей стране. И это в той или иной степени коснется очень многих.

Наверное, это естественная реакция людей: не ставить себя на их место. По правде говоря, не знаю, что чувствовала и как вела бы себя я, не окажись в такой ситуации...

— За последние годы было много акций, громких заявлений, разоблачений, касающихся темы исчезновений. Что из всего этого для Вас было самым важным?

— Для меня очень важным стало принятие всемирной Конвенции о защите всех людей от насильственных исчезновений. Я не хочу, чтобы кто-то пережил то же самое, что пережила наша семья...

— Лера, Вы родились с отцом почти в один день. Правда, что с 1999 года не отмечаете день своего рождения?

— Мы с папой родились с разницей в тридцать лет и несколько часов. Я принимаю поздравления в свой день рождения. А вот папин мы не отмечаем — что за праздник, когда нет именинника?..

— Вы как-то сказали: «Сначала мы полностью не осознавали, что на самом деле случилось. Казалось, еще день — и все прояснится, папа вернется домой». Какие чувства испытываете сегодня? Вся жизнь по-прежнему крутится вокруг этой трагедии, или боль уже немного отпустила?

— Нет, не отпустила. У меня ни дня не проходит без мысли о том, что произошло. И чем больше проходит лет, тем больше начинаешь осознавать, что случилось. По прошествии времени легче не становится и боль никуда не исчезает. Она становится хронической. Я прочла в одной книжке, что смерть близкого человека — это самая большая психологическая травма, и первые семь лет после утраты — очень тяжелый период. В душе навсегда остается шрам. Однако когда человек не умирает, а исчезает — это во много раз страшнее, понимаете?..

— Лерочка, складывается ощущение, что Вы просто замкнули себя в пространстве, где не очень уютно живется радости и смеху...

— Это не совсем так. Я стараюсь жить нормальной жизнью, не замыкаться в себе. Хотя, не скрою, у меня бывали долгие периоды депрессии. Они проходят и возвращаются снова. Я постоянно себя чем-то занимаю, иначе снова начинаю погружаться в эти грустные мысли. Я работаю, учусь...

Я, например, очень рада за свою сестру, которая вышла замуж, родила ребенка, продолжила наш род. Мы все очень гордимся ею и также стремимся жить полноценной жизнью, насколько это возможно.

— Общаетесь ли с сыном Виктора Гончара?

— Нет, если честно, я с ним даже не знакома. Так получилось, что наши семьи мало общаются между собой...

— Знаю, что Вы некоторое время жили за границей. Что заставило вернуться в Беларусь?

— Я сейчас тоже живу не в Минске, но сюда приезжаю довольно часто. И когда приезжаю, всегда хожу на уличные акции. Когда уезжала из Беларуси, мне было 18 лет. Но чем взрослее становлюсь, тем больше меня тянет сюда. И я не хочу далеко уезжать. Потому что знаю: здесь возможна хорошая, уютная жизнь. Когда политическая ситуация стабилизируется, то я сюда обязательно вернусь. И точно так же поступят очень многие люди, которые по каким-то причинам вынуждены были уехать отсюда...

Марина Коктыш
«Народная воля»