«Меня часто спрашивали: зачем ты, деточка,
полезла в политику? Я всегда отвечала: это политика влезла в мою
жизнь. Я все время занималась общественной деятельностью, потому
что гражданское общество должно быть в каждой демократической стране.
Не могу стоять в стороне, когда в стране такое происходит», — говорит
Энира Броницкая — активистка гражданской инициативы по наблюдению
за выборами “Парнерство”, которая вчера вышла на свободу после 6
месяцев лишения свободы. О том, чего ей стоили эти полгода тюрьмы,
Энира Броницкая рассказывает в интервью пресс-центру Хартии’97.
— Энира, ты стала первой женщиной-политзаключенной, просидевшей
в тюрьме столь длительный срок. Боюсь, не смогу представить, каково
это…
— Это было не так страшно и невыносимо. Возможно, самым страшным
была неизвестность. В силу своей неприхотливости, в бытовом плане
изолятор я вполне могла выдержать. Другое дело, что морально было
бы гораздо тяжелей, если бы не было поддержки. Солидарность позволяла
вытерпеть все. Я знала, что я не одна, что меня любят, ждут, понимают,
поддерживают. Мне писали письма родные, друзья, люди, которых я
не знаю. Однажды одна бабушка написала очень теплое письмо… Валерий
Левоневский писал из тюрьмы, очень поддерживал.
— Давай вернемся в февраль 2006 года. Как проходил твой арест?
— Мы договорились встретиться с Николаем Астрейко у ресторана «Лидо»
в 10 утра. Когда я пришла, его там не было. Ко мне подошли двое
в штатском, предъявили удостоверения сотрудников КГБ. Предложили
пройти в наш офис, а когда я отказалась, пригрозили вызвать подкрепление
и применить силу. Когда мы пришли в офис, там люди в штатском проводили
обыск. Все это снимал оператор Белорусского телевидения.
Астрейко в офисе не было. Сотрудники открывали все двери своими
ключами. Мне даже не предлагали открыть. У них были ключи от всех
дверей! Мне было предъявлено постановление об обыске в рамках уголовного
дела, возбужденного по ст. «клевета в отношении президента». Когда
я попыталась уйти, меня не отпустили, потребовали выключить телефон.
Во время обыска я увидела в офисе вещи, которых там никогда не
было — неизвестные справочники для наблюдателей, которые якобы издавались
«Партнерством», какие документы. Что касается бумаг с результатами
выборов, которые они там якобы нашли — это была явная фальшивка.
В них было указано количество проголосовавших в стране во время
парламентских выборов 2004 года, но приписано дата «19 марта 2006
года». Сделано было так дешево, что в итоге даже судья этому не
поверил. Учебники арабского языка зачем-то изъяли, говорили: а вдруг
они готовили террористов? Так называемые «понятые», которых привели
сотрудники КГБ, указывали им, куда стоит заглянуть во время обыска.
После обыска меня привезли в КГБ, где в неформальной беседе пытались
задавать вопросы. Я отказалась отвечать. Вечером предъявили постановление
о возбуждении уголовного дела по ст. 193 ч.2 — ««организация и управление
структурой, посягающей на личность, права и обязанности граждан
и не прошедшей государственную регистрацию». В СИЗО КГБ я попала
в 11 вечера с одним желанием — лечь спать. И на этом началась моя
«отсидка»…
— Каким было отношение сотрудников КГБ и прокуратуры во время допросов?
— Не могу сказать, что они хамили или грубили, просто мне показалось,
что сотрудники КГБ не хотели ничего спрашивать. Они возбудили уголовное
дело и… все на этом. Спросили только, имею ли я отношение к «Партнерству»
и знаю ли остальных подозреваемых. Мне было трудно понять, что происходит.
Был полный информационный вакуум. Потом появились репортажи на БТ
и стало понятно, что нам могут предъявить совсем другие обвинения.
Когда дело передали в прокуратуру, следователь запугивал, говорил:
«Ты видела БТ, ты понимаешь, в какой ситуации можешь оказаться?…».
Угрожал, что статья может быть переквалифицирована в «захват власти
насильственным путем».
Такое чувство, что они все основывали уголовное дело на репортаже,
показанном на БТ. Я отказалась давать показания. Всего было три
допроса. Один — в качестве подозреваемой, и два — в качестве обвиняемой.
— В каких условиях сегодня содержаться женщины в изоляторах КГБ
и ГУВД Мингорисполкома?
— Все СИЗО подчиняются общим правилам, но в каждом изоляторе свои
правила. В КГБ камеры на три- четыре человека, прогулки по два часа
в день в маленьких двориках — «камерах без крыши». На «Володарке»
гуляют от силы час, а то и меньше. Там в камере со мной сидели 8
человек.
Несмотря на то, что есть требования о том, чтобы женщин охраняли
охранники-женщины, в СИЗО КГБ работают только мужчины. Есть только
женщина-секретарь, которая сопровождала нас в баню.
У мужчин нет туалета в камерах. У женщин есть туалет, умывальник.
Поскольку очень старая проводка, телевизором и кипятильником пользовались
по расписанию. В КГБ можно в тумбочке, которая стоят у двери камеры
хранить ножницы, маникюрные наборы и их выдают по первому требованию.
На «Володарке» можно просить ножницы раз в неделю, и ими пользуется
весь изолятор. В баню водят раз в неделю. В изоляторе на «Володарке»
в женской бане горячей воды не было все лето, мылись холодной водой
и только в течение 10 минут. Это очень мало.
В КГБ нож и «открывалку» дают во время обеда, на «Володарке» --
нельзя, а у многих консервы, которые невозможно открыть.
В КГБ кормят нормально, потому что там всего 18 камер и примерно
50 заключенных, на «Володарке» сидит около 3 тысяч человек. Есть
просто невозможно. Готовят на комбижиру, отчего у многих проблемы
с желудком. Хлеб — спецвыпечка. Просто пластилин черного цвета.
Заключенный выбрасывают его буханками. И это то время как страна
«бьется за урожай»!
Самое утомительное — постоянно работает Первый канал белорусского
радио. Это типичное зомбирование. Когда я узнала, что я якобы «посягаю
на права граждан на получение достоверной информации», мне хотелось
спросить, кто же интересно посягает: я или они со своим радио?
На «Володарке» было тяжелей. В камере со мной сидели 8 человек,
и все много курили. При плохой вентиляции это невыносимо. К тому
же солнечный свет через решетчатое окно в камеру не попадает.
В изоляторе КГБ большой контроль, в «глазок» камеры там смотрят
каждые полчаса. На «Володарке» практически не смотрят.
— Что было самым тяжелым?
— Попасть в так называемою «транзитку» — камеру, куда тебя помещают
обычно на сутки, во время которых определяют, в какую камеру тебя
посадить. Черное, грязное, заполненное людьми помещение. Со мной
сидели 20 человек, арестанты из Жодино. Я больше всего боялась,
что меня там забудут… Просто забудут. Потому что с нами сидела глухая
бабушка, ее должны были отправить в психиатрическую больницу в Новинки,
но поскольку, когда ее вызывали из камеры, она не расслышала свою
фамилию, то ее там забыли. Спохватились только через 3 недели, и
то, когда сами заключенные напомнили…
— Многие политзаключенные ведут в камерах дневники, в которых записывают
свои наблюдения и переживания…
— Все, что я чувствовала и переживала, я отражала в своих письмах
домой. Эмоциями я делилась с близкими людьми. Надо поднимать архив
писем.
— Как проходили дни. В тюрьме они, наверное, кажутся бесконечными?
— Я пришла к выводу, что сидеть не так трудно, если ты умеешь ничего
не делать и не загружаешь себя проблемами. Я подготовилась психологически,
когда отбывала 10 суток ареста в спецприемнике-распределителе на
Окрестина. Вначале, как человеку деятельному, мне было трудно. Но
потом я сказала себе, что сейчас я себе не принадлежу, и жизнь в
это время будет идти без меня. Главное принять тот факт, что ты
свободен внутренне, а физически больше себе не принадлежишь.
Дни проходили довольно быстро, я просто не чувствовала времени.
Просыпаешься, завтракаешь, идешь на прогулку, обедаешь, потом читаешь,
пишешь письма (как правило, не менее трех часов), играешь в шахматы,
рисуешь, разговариваешь с людьми, смотришь телевизор. Кстати, именно
в изоляторе научилась играть в шахматы, чем очень горжусь. Занималась
спортом, качала пресс. Много рисовала, хотя в принципе не умею рисовать.
Прочитала «Доктора Живаго» Пастернака» и долго рисовала одни свечи.
Стихотворение «Свеча горела на столе» так впечатлило.
Думаю, что ребятам было тяжелей, чем мне. У них на свободе остались
дети, беременные жены. Меня больше всего мучило, что из-за меня
изменилась жизнь родителей.
— Как бы ты оценила суд?
— Я долго готовилась к этому спектаклю. Для меня это был именно
спектакль. И думала, что буду выполнять одну из главных ролей. Я
радовалась, что я увижу родных, увижу Николая, Тимофея, Александра.
Но на суде, я ощущала себя декорацией. Работали наши адвокаты, выступали
какие-то свидетели, а мы понимали, что не можем ни на что повлиять.
Когда я ознакомилась с делом, мне стало противно — столько там
было грязи. Ужас в том, что если тебе предъявили обвинение, тебя
обязательно осудят. В прошлом году в нашей стране вступил в силу
только один (!) оправдательный приговор. Мы понимали, что будем
признаны виновными. Гособвинитель был просто фантастичен, обвинительную
речь начал с того, что «народ РБ сделал свой выбор в 1994 году,
но остаются люди, которых даже уголовное наказание не пугает, и
они готовы повергнуть страну в хаос».
— Что ты почувствовала, когда объявили приговор?
Было грустно из-за приговора Николаю и Тимофею. Я была рада, что
переквалифицировали статью, наше «посягательство» на права граждан
так и не смогли доказать. Но когда Николаю дают максимум по этой
статье, при том что нет ни одного отягчающего обстоятельства, нельзя
при этом радоваться. Когда на приговор пришла супруга Тимофея Дранчука
с ребенком, которого он еще не видел, когда я увидела беременную
Полину Астрейку — все это было тяжело…
— После выхода на свободу ты продолжишь заниматься общественной
деятельностью?
— Меня часто спрашивали, зачем ты, деточка, полезла в политику?
Я всегда отвечала: это политика влезла в мою жизнь. Я все время
занималась общественной деятельностью. Гражданское общество должно
быть в каждой демократической стране. Думаю, я не смогу ничем другим
заниматься. Не могу стоять в стороне, когда в стране такое происходит.
|