Белорусский Свободный театр намерен рассказать миру драматическую историю пронзительной любви Ирины Красовской и ее мужа Анатолия, который был насильственно похищен девять лет назад вместе со своим другом политиком Виктором Гончаром.

По словам художественного руководителя Свободного театра драматурга Николая Халезина, спектакль будет называться «Постигая любовь». Его премьера состоится в Беларуси.

О любви, политике и театральном закулисье корреспондент «Народной воли» Марина Коктыш разговаривала с Халезиным почти три часа…

— Я не могу вспомнить, чтобы кто-то из наших оппозиционеров говорил о театральных проблемах. По-моему, говорят о чем угодно, только не об искусстве. Может, свободный театр — не такая уж и актуальная тема для Беларуси?

— На самом деле, политики (и официальные, и оппозиционные) часто вообще не обращают внимания на очень важные сегменты общества. И поэтому ждать от них серьезного анализа музыкальной или театральной ситуации не приходится. Хотя бывают исключения. Например, с нами в Грецию на вручение престижной театральной премии «Европа — театру» ездил Александр Милинкевич. После вручения премии к нам подходили друзья — очень известные театралы — и говорили: вряд ли это политик, он говорит по-французски и по-польски, и он такой уравновешенный… Милинкевич тоже нам тысячу раз сказал слова благодарности за то, что попал в приятную для него среду.

— Выходит, кроме Милинкевича у нас среди политиков театралов нет?

— Если бы Александр Козулин был на свободе, мы бы пригласили в Грецию и его. Я могу назвать еще целый ряд имен, вписывающихся в культурный контекст: Андрей Санников, Михаил Маринич. Мы с Санниковым, например, гораздо больше говорим о театре, чем о политике. Потому что о политике нам все понятно. Например, на сегодняшний день контркультурный сегмент — музыкантов, художников, писателей, театралов — я бы поставил гораздо выше по значимости, чем политические партии. Потому что партии решают какие-то локальные задачи, и не всегда успешно. И ряд политических деятелей, в отличие от людей искусства, не являются профессионалами. Политика — это даже не профессия, а образ жизни, при котором ты знаешь обо всем понемножку, но мало о чем глубоко. Наверное, с этим связано, что политики так мало внимания уделяют культуре.

— Свободный театр существует меньше трех лет, но уже хорошо известен в Европе и Америке. Многие руководители гостеатров считают, что это в первую очередь политическая известность. В интервью нашей газете худрук Театра белорусской армии Алексей Дударев высказался про вашу деятельность так: «Гэта для мяне не тэатр, і ніколі ім не будзе. Гэта дзіця рэвалюцыі. Адразу пасля рэвалюцыі падобныя праекты, як грыбы пасля дажджу, пачынаюць пладзіцца, а потым чарвівеюць і гінуць».

— Очень важно, что мы не боимся слова «политика», в отличие от 99, 9 процентов театров, которые тоже хотели бы об этом поговорить, но не могут в силу очень конкретных причин. Если начнет тот же Дударев в своем театре говорить о политике, то театр скорее всего закроют. И поэтому он вписывается в официальную культуру. Западные театры точно так же избегают политики, потому что есть своя система взаимоотношений с фондами, с правительством. И это очень тяжело — пойти на открытое обсуждение острых тем. Хотя политика — это яркое проявление человеческих страстей, анализировать которые гораздо интереснее, чем некоторые скучные любовные истории, присутствующие в репертуарах многих театров. Я бы сегодня с удовольствием посмотрел спектакль хорошего театра на тему очередного прихода в большую политику Сильвио Берлускони. Это уникальная вещь: человек из пепла восстает, какой-то вулкан постоянно выкидывает его на гребень. И для многих итальянцев это важно, потому что это к ним в дом приходит Берлускони.

— Следуя вашей логике, многие белорусы с удовольствием посмотрели бы спектакль про Лукашенко…

— У нас нет ни одного спектакля про Лукашенко. Если наш спектакль «Поколение Джинс» привезти в страну, где никто не знает про Беларусь, люди скажут: история жизни конкретного человека.

За границей многие не знают о нашей гражданской позиции, о том, что Свободный театр — подпольный. Люди просто покупают билет в Шведский королевский театр, где мы гастролируем. Аплодируют, если понравилось.

Нас приглашают преподавать. Но никто не станет приглашать преподавать политическую позицию — нет такого предмета. В Европе и так понятно, что актер должен иметь гражданскую позицию. И там никто не возмущается, что Свободный театр выступает за демократию и прогресс — это нормальная для творческой среды ситуация.

Мы сейчас делаем европейский проект, и он точно так же не будет приятно встречен правительствами 12 стран. Все они будут говорить: этот спектакль нам не нужен, потому что говорит совершенно не о том, о чем бы мы хотели. Да, это не выставка достижений народного хозяйства, а выставка самых главных проблем, которые эти страны не решают. Например, я сам не мог представить, что основная проблема, которая обсуждается почти в каждой семье в Испании, — семейное насилие. Надеюсь, это будет один из немногих театральных проектов, который начнет влиять на европейскую политику. Есть идея показать его на Парламентской ассамблее Совета Европы в Страсбурге с последующим обсуждением на пленарном заседании.

Кстати, если Беларусь собирается долго жить в изоляции, то лучше было бы этот проект показать и у нас с лозунгом типа: смотрите, что творится в Европе…

— Объясните, почему многие спектакли Свободного театра запрещено показывать в Беларуси?

— Первый спектакль, который был запрещен в Беларуси, — «Психоз 4.48» — о раздвоении сознания женщины между гетеро- и гомосексуальностью, о ее невозможности вписаться в социальный контекст, тяжелых творческих метаниях. Это пьеса, которую написала драматург Сара Кейн и в один из дней в 4.48 утра повесилась. Там нет политики. Это просто очень тяжелая парадоксальная амплитудная судьба женщины. Спектакль был запрещен, потому что, как нам сказали, в Беларуси нет гомосексуализма и нет суицидов. Несмотря на то, что действие происходит в Англии. Об этом написали почти все мировые издания. Такое легкое безумие…

Потом был спектакль «Техника дыхания в безвоздушном пространстве». Это история девочки, которая умирает в хосписе от ракового заболевания. Пьеса написана российским автором. Никакого отношения ни к политике, ни к Беларуси вообще не имеет. Но спектакль все равно запретили. Видимо, потому, что мы не пошли к Пролесковскому.

— А может, надо было сходить к уже бывшему главному идеологу? Вот рокеры сходили и получили возможность легально выступать.

— Я разговариваю с главами некоторых государств. А кто такой Пролесковский? Я, например, недавно только услышал фамилию этого человека. В конце концов Администрация президента — это не костел, чтобы я туда ходил…

— Среди театралов есть мнение, что если бы ваш театр ставил, например, Чехова или Дударева, то у вас не было бы никаких проблем.

— Конечно. Другое дело, что нам не интересны ни Чехов, ни Дударев. Дударев не интересен профессионально. Его, кстати, и на Западе не ставят. А Чехов… Есть очень много театров в мире, которые ставят Чехова и Шекспира, и очень мало тех, кто занимается только современной драматургией. Мы занимаемся актуальным театром и изучением современной жизни. Мир изменился со времен Чехова. И люди изменились. И как ни наряжай в современную одежду драматургию Чехова, его язык сейчас стар. Но Чехов является самым лучшим в мире примером для новых драматургов. В свое время спектакли по его пьесам проваливались, его обвиняли в размытости сюжета, бытовой речи, которая несопоставима с театром. Он был абсолютный изгой, и вдруг потом все вспыхнуло. Но он был новатором тогда. И сейчас нужны новаторы.

— А почему бы вам не пригласить таких мэтров, как Луценко, Ковальчик, Кириченко, Раевский на один из ваших спектаклей?

— Луценко смотрел наш спектакль. Промолчал и все. Раевского приглашали несколько раз, но он не пришел.

— А вы ходите на спектакли, которые делает, например, тот же Николай Пинигин?

— Могу пойти на спектакль в белорусские театры только с одной целью — посмотреть какого-то актера на предмет приглашения его к нам. На сегодняшний день мне неинтересно, что делают Пинигин, Раевский, Луценко или кто-то другой, потому что все это лежит в параметрах 70-х годов и иногда — за редким исключением - 80-х. А спектаклей 90-х и уж тем более начала этого века здесь не существует. Более того, я могу сразу расставить мизансцены так, как расставляет их Раевский, не читая пьесы. И это не снобизм, а просто существование в разных информационных полях. Меня сегодня даже российские театры интересуют очень мало. Любопытно, что делают избранные режиссеры — Вырыпаев, Жиновач. Русский театр тоже находится в изоляции, и в Европе он мало кому интересен. Но это — тема для другого разговора.

Да и, по большому счету, сегодня в Беларуси некуда идти - ни на приезжих, ни на своих. Мы все время вертимся вокруг этих трех лент «бел-чырвона-белага» флага, который поднимается на «Тутэйшых». Но, извините, «Тутэйшых» уже смотреть невозможно! Пьяные актеры на сцене! Недавно в Купаловском актер вышел на сцену — у него должен был быть пятиминутный монолог. Он постоял несколько минут, потом зло сказал: «Все!» и ушел… Я предлагаю поставить в буфете Купаловского театра камеру. Или перенести буфет на сцену. И тогда ни один зритель не уснет в зале и мы узнаем, что такое настоящий театр. Хотя это просто невероятно и недопустимо даже в самых отсталых странах, чтобы актер легально пил во время спектакля. Ему выходить на сцену, а он ненавидит все. Некоторые едят в театральных костюмах…

Или другой пример. Весь прошедший год я занимался дистанционным образованием четырех молодых драматургов, которые учатся в ЕГУ. Одна девочка получила приз Тома Стоппарда за яркий дебют. Через некоторое время ей звонит белорусский критик и говорит, что ее пьесу хотят поставить в ТЮЗе. Но при условии, что она уберет оттуда все слова, даже намекающие на ненормативную лексику, и переделает такие-то сцены. Девочка, естественно, отказалась. Потому что есть очень простой механизм — ты заказываешь автору новую пьесу и платишь за это деньги. Но никто не хочет платить. В государственных театрах мотивировка такая: ты должен радоваться уже тому, что тебя поставили, о каких деньгах может идти речь?!

— Что-то у нас грустный разговор получается. Давайте о хорошем: скоро откроется отреставрированный Театр оперы и балета. А через пару дней в Театре балета — премьера «Пахиты», приуроченная к 190-летию хореографа Мариуса Петипа.

— Я скептически отношусь к белорусскому балету. В западных балетных труппах есть баланс современной и классической хореографии. А у нас современной хореографии не существует вообще. Ее сложно ставить. И у нас нет хореографов, которые это могут. Саша Вальц и Пина Бауш — два человека, которые диктуют основные тенденции в мире хореографии. Но я сомневаюсь, что белорусские зрители или белорусские хореографы видели их спектакли.

Я был знаком со знаменитой оперной певицей Марией Гулегиной. Она планировала жить и работать в Минске. Уже много лет она живет не в Беларуси. Когда будет отстроен оперный театр, я не знаю, кто туда будет заселяться. Если ее хотят пригласить на открытие, то ей надо было сообщить об этом как минимум два года назад — график расписан по минутам…

— В одном из интервью вы сказали, что готовы с удовольствием поменять титул единственного театра, который был арестован вместе со зрителями, на маленькое помещение в Минске. Расскажите, что конкретно делали, чтобы получить помещение?

— Нельзя назвать ни одно маломальское кафе, куда мы ни приходили просить помещение. Если мы шли на уловки и говорили, что у нас приват-пати, то таким образом подставляли заведение. Выкупить площади мы не можем — нет денег. А если появляются, мы раздаем их актерам. Когда-то наш друг Алвис Херманис научил нас: инвестируйте в людей, все остальное никому не интересно, а люди принесут вам все — и декорации, и славу, и почет. И сегодня наши актеры знают, что начальство от них ничего не скрывает. Актеры знают все, что происходит у нас в жизни, а мы — что у них. Вплоть до того, чем болеет ребенок у актрисы и чем конкретно ей можно помочь. Потому что как только мы начнем забывать друг о друге, наш коллектив развалится, как развалились тысячи других. Никому не интересны судьбы молодых актеров.

— И не только молодых. Многие известные прозябают в нищете.

— В Купаловском театре работает гениальный актер Геннадий Овсянников. Этот человек мог бы быть звездой мирового уровня! А ведь он не побывал даже на серьезных международных фестивалях (я не имею в виду местечковые фестивали типа Серебряного или Золотого витязя). Ну что Геннадий Степанович видел, кроме Беларуси? При этом его, как икону, выставляют вперед и говорят: «Это наш герой». А что вы для этого героя сделали? Дали ему звание и платите смешную зарплату?..

— У артистов Свободного театра зарплата гораздо выше, чем средняя по Беларуси?

— У наших артистов зарплаты не существует, так как не существует нашей деятельности. Если бы мы продавали билеты, то у нас бы ломились залы, мы могли бы получать некую спонсорскую помощь из-за рубежа на постановки спектаклей. Но этого нет, так как мы находимся в состоянии андеграунда. Благо, что есть «суточные». К тому же у нас все актеры заняты параллельным трудом. С одной стороны, это усложняет им жизнь, а с другой — держит в тонусе. Например, один артист вместе с родителями торговал картошкой. Если это снять и показать в Англии или в Германии, где о его работах писали в восхищенных тонах, то будут думать, что артист решил устроить некий перфоманс.

— Вы говорили, что ваши пьесы хотели поставить четыре ведущих белорусских режиссера, но Министерство культуры им рекомендовало забыть о таком авторе, как Халезин. Можете назвать имена режиссеров?

— В том числе Валерий Раевский. Он прочитал пьесу «Я пришел…», захотел поставить, но…

— Кстати, случайно не вы пишете пьесу про Василя Быкова, которую Раевский в ближайшем будущем планирует поставить в Купаловском?

— Нет. Но мне особенно хотелось бы в сцену похорон Быкова ввести Чергинца и некоторых других персонажей… Не понимаю, зачем вообще ставить этот спектакль: ну не получается сейчас сказать правду, лучше отложить и попытаться потом...

— А может, Раевский решил красиво попрощаться с театром?

— Не думаю, что так будет. Средний возраст худруков белорусских театров уже далеко за 60. Нигде в мире такого нет. Могу на спор взять любого руководителя белорусского театра, назвать ему десять имен выдающихся деятелей мирового театра, и они даже не будут знать, кто эти люди…

Как-то во время Европейских неформальных встреч, куда съезжается примерно пятьсот театральных деятелей, мы вспоминали всемирно известных театральных драматургов, которые были бы восприняты во всех странах мира. Назвали 100 имен. Из них в репертуаре белорусских театров — лишь четверо. Мы живем вне мирового контекста. В Минск привозят «Назарет», «Бони М» 30-летней выдержки. Принципиально не хожу на эти концерты — почему я должен потреблять крайне несвежий продукт? Но в то же время мы не знаем названий тех групп, на концерт которых в Лондоне невозможно попасть. Я считаю, что в этом виновата наша самоизоляция. У нас очень узкий круг знает, кто такой Кшиштоф Варликовски, хотя в Европе некоторые готовы ехать за этим польским режиссером на край света, чтобы увидеть его новый спектакль.

— Почему к нам не привозят его работы?

— Потому что дорого. Свободный театр дружит с Варликовским, и мы можем договориться о показе спектаклей в Минске, условно говоря, не за 30 тысяч евро, а, скажем, за 5. Но мы понимаем, что это будет неоднозначно воспринято. Например, когда в Минск с подачи Свободного театра приехал Том Стоппард и провел мастер-класс, в Купаловском возмутились: а почему не у нас? А какая, собственно, разница, где?..

— Несколько лет назад за право поставить вашу пьесу «Я пришел…» боролись два Олега — Табаков и Меньшиков. Если не ошибаюсь, премьера спектакля так и не состоялась…

— Да. Табаков сменил несколько режиссеров, но никто из них не справился. Сегодня эта пьеса переведена на шесть языков, у нее есть свой агент в Германии. Думаю, ее ждет хорошая судьба.

— Интересно, а полученный гонорар вам пришлось вернуть Табакову?

— Нет. Это не заведено.

— Знаю, что сейчас вы работаете над пьесой о любви…

— Да. Это будет вторая часть пьесы «Поколение Джинс», которая будет называться «Постигая любовь». Она основана на реальном материале — истории любви Ирины Красовской и ее мужа Анатолия. На мой взгляд, это самая настоящая история для кино. Я пишу эту пьесу специально для того, чтобы самому и поставить. Это будет сложный рассказ, который должен выйти на некие обобщения, касающиеся исчезновений людей в других странах.

— Ирина сама сыграет себя?

— Нет, играть будут профессиональные актеры. Спектакль в планах на ближайшие месяцы.

— Год назад Свободный театр обратился к людям театра с просьбой быть солидарными. Кто-то откликнулся на ваш призыв?

— Массовой поддержки не было. Но получилась другая вещь — откликнулись молодые люди, которые не являются театральными деятелями. Интеллектуалы, которым не хватает своего продукта.

— В Беларуси спектакли Свободного театра смотрят от силы 100 человек. Вас это не печалит?

— В листе зрителей, записанных на наши спектакли, тысячи фамилий...

— Что такое лист зрителей?

— Мы показываем спектакли здесь редко, и чтобы на них попасть, надо позвонить администратору и записаться. Записывают снизу, а на спектакль приходят те, кто сверху. Желающих попасть на премьеру полторы тысячи.

— У вас нет актерского образования. Но в западной прессе вас однажды назвали гениальным актером. Как вы к этому относитесь?

— В этом смысле я не являюсь примером для молодежи — у меня вообще нет никакого образования. Я поступил в Институт народного хозяйства и ушел оттуда через два года: жалко было терять время. И никакое образование не успел получить, сразу начал преподавать. Не знаю, как объяснить дочерям, что надо учиться… Но я много занимался самообразованием. Перед тем как заняться журналистикой и политконсалтингом, прочитал очень много книг о том, что происходило в России, Чехословакии, Румынии, Сербии, Украине, о расширении НАТО. Это необходимо, чтобы понимать, что происходит в мире.

— Как у вас на все времени хватает?

— Не хватает. Сплю не больше восьми часов. От бытовых дел жена старается меня освободить.

— А дети?

— Слава Богу, мы нашли выход — берем их с собой. Они хорошо успевают в школе и поездки даже идут им на пользу. Когда приезжаем на гастроли, они готовят чай-кофе актерам, носят реквизит.

— У вас свободный английский?

— К сожалению, нет. Всегда рядом жена, которая идеально говорит по-английски, и переводчик. Но я начинаю серьезно изучать иностранный. И от детей требую того же. Мне плевать, что у них по химии, меня интересуют их языки и фрагментарная математика — чтобы мозг работал.

— Если не ошибаюсь, у вас второй брак?

— Да, с первой женой Людмилой мы поддерживаем хорошие отношения. Я был очень молодым, когда поженились, мы вместе прожили полтора года. Сегодня помогаем друг другу. В перерывах между первым и вторым браком были попытки наладить личную жизнь, но они все заканчивались ничем. Сегодня я счастлив.

— Правда, что теперь график ваших гастролей расписан на два года вперед?

— Да, и даже дальше…

— Николай, а почему вы не уезжаете за границу?

— Я каждый раз придумываю новый ответ на этот вопрос. Наверное, я и сам не знаю, почему…

Марина Коктыш
Народная воля