На минувшей неделе некоторые сайты распространили
информацию о том, что во время одной из уличных акций была
задержана дочь насильственно похищенного бизнесмена Анатолия
Красовского Валерия. Когда я позвонила Валерии, чтобы узнать
подробности происшедшего, она сообщила: «Это ошибка». С
этого и начался наш разговор...
— А как получилось, что Ваша фамилия попала в список
тех, кто был задержан во время жестокого разгона акции 16
июля?
— Я пришла на акцию солидарности с жертвами политических
репрессий примерно в 18.05. К этому времени уже произошел
захват людей — их на автобусе увезли в неизвестном направлении.
Я разговаривала со своей подругой, когда люди в форме снова
стали хватать людей, избивать их и заталкивать в автобусы.
Я не знала, что делать в этой ситуации. В конце концов я
побежала вместе со всеми. Но быстро остановилась, потому
что вдруг поняла бесполезность этого бегства... Я остановилась
и... омоновцы пробежали мимо. Не знаю, почему меня не схватили.
Потом я забежала в соседний двор и бежала по дворам до тех
пор, пока не поняла, что уже в безопасности. Но многие видели,
что я побежала вместе со всеми. И не знали, что со мной
дальше произошло. Поэтому и появилась информация, что меня
задержали, как и многих.
— Вам не было страшно, когда спецназовцы стали
хватать людей, мирно выражавших свой протест? Митингующих
было немного, они ничего не ломали, не взрывали, не выкрикивали
антигосударственных лозунгов — просто стояли с портретами
пропавших и политзаключенных...
— Собираясь на митинг, я прекрасно понимала, что его разгонят.
Что некоторых скорее всего отвезут в ближайший РУВД. Но
такого ужаса, конечно, не ожидала. Мне кажется, что это
была очередная акция устрашения.
Я не могу сказать, что мне было страшно. Наверное, жутко.
Жутко от того, что молодой мужчина в форме может схватить
девушку за волосы, заломать ей руки, ударить, несколько
метров тащить за ноги по асфальту... Знаете, я заметила,
что у тех, кто разгонял акцию, в глазах ничего не было.
НИ-ЧЕ-ГО. Для меня, оставшейся без отца, потому что его
вместе с Гончаром, скорее всего, убили, это даже не люди
— нелюди. С абсолютно пустыми глазами...
— А как Вы относитесь к тому, что в дни исчезновений
Вашего отца и других пропавших люди приходят на площадь
не только с их портретами, но и с фотографиями тех, кто
находится за решеткой?
— Изначально действительно в эти дни люди собирались на
площади, чтобы поддержать семьи пропавших. Но позже стали
проводиться Дни солидарности со всеми жертвами политических
репрессий. И я считаю, что это правильно. Людям, которые
находятся за решеткой, очень важно осознавать, что их поддерживают,
что о них помнят. И я благодарна тем, кто выходит на улицу
с портретом моего отца, хотя это совершенно незнакомые мне
люди. Мне становится от этого теплее...
— Пять лет назад Вы написали открытое письмо Лукашенко.
Ответ получили?
— Нет, ничего не получила.
— Тогда среди Ваших знакомых были те, кто, узнав
о Вашем поступке, просто покрутил пальцем у виска?
— В моем окружении таких людей не было. Понимаете, я писала
это письмо не для того, чтобы вызвать общественный резонанс.
Я должна была это сделать. Это была моя личная попытка добиться
правды, постучать в еще одну дверь, получить информацию.
Это была надежда.
— Сегодня не жалеете о том, что написали письмо
этому человеку? Недавно дочка и жена Козулина тоже обратились
к нему. Но... стоит ли унижаться?
— Тот, кто пишет письмо Лукашенко, вероятнее всего, знает,
что не получит ответа. Но мы должны сделать все мыслимое
и немыслимое, чтобы хотя бы привлечь внимание к проблеме.
И личность Лукашенко тут значения не имеет. К тому же я
отправляла ему не личное письмо с мольбой о помощи.
— Лукашенко не раз повторял, что оппозиция использует
тему пропавших лишь накануне громких политических событий:
мол, выборы пройдут, и они забудут об этих людях. Забыли?
— Нет, не забыли. И я за то, чтобы об этом постоянно напоминали.
— Есть ли в распоряжении Вашей семьи какие-нибудь
новые данные о том, что случилось с Вашим отцом?
— К сожалению, нет.
— Глупый вопрос, но тем не менее: как Вы оцениваете
эффективность работы следственных органов?
— Мы вообще не знаем, как ведется следствие. Нас никто
об этом не информирует. А многие улики, которые есть в деле,
были собраны нашими друзьями. Мы по-прежнему занимаемся
расследованием похищения отца. Недавно у нас открылся сайт,
на котором собрана вся информация о насильственных похищениях
(www.ciwr.org). С подачи гражданской иницитивы «Мы помним»
во многих городах Европы появились фотографии тех, кого
подозревают в причастности к насильственному исчезновению
моего отца и других пропавших.
— Ваша мама не раз говорила: «Я знаю, что в похищении
моего мужа и Виктора Гончара участвовало много людей. Те,
кто отдавал приказ это сделать, конечно, будут молчать.
Я обращаюсь к тем, кто его выполнял: пусть подумают о том,
что жизнь не вечна, не вечна и эта власть. Может быть, своим
признанием вы спасете свою совесть, а возможно, и жизнь».
Эти слова на кого-то подействовали?
— Возможно, на кого-то этот призыв все-таки подействовал...
Мне кажется, те, кто причастен к громким исчезновениям,
сами время от времени задумываются об очищении собственной
совести и души. Мы уверены, что когда теперешняя власть
рухнет, появится много людей, которые захотят сообщить важную
информацию об этих делах. Сейчас они не делают этого потому,
что скованы страхом, боятся за свою жизнь.
— Почти вся Беларусь знает об устранении Захаренко,
Гончара, Красовского и Завадского. Но многие, к сожалению,
остаются равнодушными к этим преступлениям. Может, белорусы
не только толерантная, но и бесчувственная нация?
— Я бы так не сказала. Во всяком случае я лично до сих
пор слышу слова поддержки от самых разных людей. Хотя многие,
согласна, стараются держаться в стороне, не говорить вслух
о том, что произошло, наивно полагая, что ничего подобного
с ними или их родными никогда не случится. Но несмотря на
это громкие похищения получили огромный общественный резонанс.
Теперь о том, что в Беларуси устраняют неугодных, знает
весь мир. И я не думаю, что власть осмелится с кем-то еще
поступить так же, как с моим отцом. Но неизбежно другое:
неугодных будут сажать в тюрьмы — мы сегодня сталкиваемся
с этим буквально каждый день. Нормальному человеку будет
все сложнее и сложнее выживать в нашей стране. И это в той
или иной степени коснется очень многих.
Наверное, это естественная реакция людей: не ставить себя
на их место. По правде говоря, не знаю, что чувствовала
и как вела бы себя я, не окажись в такой ситуации...
— За последние годы было много акций, громких заявлений,
разоблачений, касающихся темы исчезновений. Что из всего
этого для Вас было самым важным?
— Для меня очень важным стало принятие всемирной Конвенции
о защите всех людей от насильственных исчезновений. Я не
хочу, чтобы кто-то пережил то же самое, что пережила наша
семья...
— Лера, Вы родились с отцом почти в один день.
Правда, что с 1999 года не отмечаете день своего рождения?
— Мы с папой родились с разницей в тридцать лет и несколько
часов. Я принимаю поздравления в свой день рождения. А вот
папин мы не отмечаем — что за праздник, когда нет именинника?..
— Вы как-то сказали: «Сначала мы полностью не осознавали,
что на самом деле случилось. Казалось, еще день — и все
прояснится, папа вернется домой». Какие чувства испытываете
сегодня? Вся жизнь по-прежнему крутится вокруг этой трагедии,
или боль уже немного отпустила?
— Нет, не отпустила. У меня ни дня не проходит без мысли
о том, что произошло. И чем больше проходит лет, тем больше
начинаешь осознавать, что случилось. По прошествии времени
легче не становится и боль никуда не исчезает. Она становится
хронической. Я прочла в одной книжке, что смерть близкого
человека — это самая большая психологическая травма, и первые
семь лет после утраты — очень тяжелый период. В душе навсегда
остается шрам. Однако когда человек не умирает, а исчезает
— это во много раз страшнее, понимаете?..
— Лерочка, складывается ощущение, что Вы просто
замкнули себя в пространстве, где не очень уютно живется
радости и смеху...
— Это не совсем так. Я стараюсь жить нормальной жизнью,
не замыкаться в себе. Хотя, не скрою, у меня бывали долгие
периоды депрессии. Они проходят и возвращаются снова. Я
постоянно себя чем-то занимаю, иначе снова начинаю погружаться
в эти грустные мысли. Я работаю, учусь...
Я, например, очень рада за свою сестру, которая вышла замуж,
родила ребенка, продолжила наш род. Мы все очень гордимся
ею и также стремимся жить полноценной жизнью, насколько
это возможно.
— Общаетесь ли с сыном Виктора Гончара?
— Нет, если честно, я с ним даже не знакома. Так получилось,
что наши семьи мало общаются между собой...
— Знаю, что Вы некоторое время жили за границей.
Что заставило вернуться в Беларусь?
— Я сейчас тоже живу не в Минске, но сюда приезжаю довольно
часто. И когда приезжаю, всегда хожу на уличные акции. Когда
уезжала из Беларуси, мне было 18 лет. Но чем взрослее становлюсь,
тем больше меня тянет сюда. И я не хочу далеко уезжать.
Потому что знаю: здесь возможна хорошая, уютная жизнь. Когда
политическая ситуация стабилизируется, то я сюда обязательно
вернусь. И точно так же поступят очень многие люди, которые
по каким-то причинам вынуждены были уехать отсюда...
Марина Коктыш
«Народная воля»
|