«Меня часто спрашивали: зачем ты, деточка,
полезла в политику? Я всегда отвечала: это политика влезла
в мою жизнь. Я все время занималась общественной деятельностью,
потому что гражданское общество должно быть в каждой демократической
стране. Не могу стоять в стороне, когда в стране такое происходит»,
— говорит Энира Броницкая — активистка гражданской инициативы
по наблюдению за выборами “Парнерство”, которая вчера вышла
на свободу после 6 месяцев лишения свободы. О том, чего
ей стоили эти полгода тюрьмы, Энира Броницкая рассказывает
в интервью пресс-центру Хартии’97.
— Энира, ты стала первой женщиной-политзаключенной, просидевшей
в тюрьме столь длительный срок. Боюсь, не смогу представить,
каково это…
— Это было не так страшно и невыносимо. Возможно, самым
страшным была неизвестность. В силу своей неприхотливости,
в бытовом плане изолятор я вполне могла выдержать. Другое
дело, что морально было бы гораздо тяжелей, если бы не было
поддержки. Солидарность позволяла вытерпеть все. Я знала,
что я не одна, что меня любят, ждут, понимают, поддерживают.
Мне писали письма родные, друзья, люди, которых я не знаю.
Однажды одна бабушка написала очень теплое письмо… Валерий
Левоневский писал из тюрьмы, очень поддерживал.
— Давай вернемся в февраль 2006 года. Как проходил твой
арест?
— Мы договорились встретиться с Николаем Астрейко у ресторана
«Лидо» в 10 утра. Когда я пришла, его там не было. Ко мне
подошли двое в штатском, предъявили удостоверения сотрудников
КГБ. Предложили пройти в наш офис, а когда я отказалась,
пригрозили вызвать подкрепление и применить силу. Когда
мы пришли в офис, там люди в штатском проводили обыск. Все
это снимал оператор Белорусского телевидения.
Астрейко в офисе не было. Сотрудники открывали все двери
своими ключами. Мне даже не предлагали открыть. У них были
ключи от всех дверей! Мне было предъявлено постановление
об обыске в рамках уголовного дела, возбужденного по ст.
«клевета в отношении президента». Когда я попыталась уйти,
меня не отпустили, потребовали выключить телефон.
Во время обыска я увидела в офисе вещи, которых там никогда
не было — неизвестные справочники для наблюдателей, которые
якобы издавались «Партнерством», какие документы. Что касается
бумаг с результатами выборов, которые они там якобы нашли
— это была явная фальшивка. В них было указано количество
проголосовавших в стране во время парламентских выборов
2004 года, но приписано дата «19 марта 2006 года». Сделано
было так дешево, что в итоге даже судья этому не поверил.
Учебники арабского языка зачем-то изъяли, говорили: а вдруг
они готовили террористов? Так называемые «понятые», которых
привели сотрудники КГБ, указывали им, куда стоит заглянуть
во время обыска.
После обыска меня привезли в КГБ, где в неформальной беседе
пытались задавать вопросы. Я отказалась отвечать. Вечером
предъявили постановление о возбуждении уголовного дела по
ст. 193 ч.2 — ««организация и управление структурой, посягающей
на личность, права и обязанности граждан и не прошедшей
государственную регистрацию». В СИЗО КГБ я попала в 11 вечера
с одним желанием — лечь спать. И на этом началась моя «отсидка»…
— Каким было отношение сотрудников КГБ и прокуратуры во
время допросов?
— Не могу сказать, что они хамили или грубили, просто мне
показалось, что сотрудники КГБ не хотели ничего спрашивать.
Они возбудили уголовное дело и… все на этом. Спросили только,
имею ли я отношение к «Партнерству» и знаю ли остальных
подозреваемых. Мне было трудно понять, что происходит. Был
полный информационный вакуум. Потом появились репортажи
на БТ и стало понятно, что нам могут предъявить совсем другие
обвинения. Когда дело передали в прокуратуру, следователь
запугивал, говорил: «Ты видела БТ, ты понимаешь, в какой
ситуации можешь оказаться?…». Угрожал, что статья может
быть переквалифицирована в «захват власти насильственным
путем».
Такое чувство, что они все основывали уголовное дело на
репортаже, показанном на БТ. Я отказалась давать показания.
Всего было три допроса. Один — в качестве подозреваемой,
и два — в качестве обвиняемой.
— В каких условиях сегодня содержаться женщины в изоляторах
КГБ и ГУВД Мингорисполкома?
— Все СИЗО подчиняются общим правилам, но в каждом изоляторе
свои правила. В КГБ камеры на три- четыре человека, прогулки
по два часа в день в маленьких двориках — «камерах без крыши».
На «Володарке» гуляют от силы час, а то и меньше. Там в
камере со мной сидели 8 человек.
Несмотря на то, что есть требования о том, чтобы женщин
охраняли охранники-женщины, в СИЗО КГБ работают только мужчины.
Есть только женщина-секретарь, которая сопровождала нас
в баню.
У мужчин нет туалета в камерах. У женщин есть туалет, умывальник.
Поскольку очень старая проводка, телевизором и кипятильником
пользовались по расписанию. В КГБ можно в тумбочке, которая
стоят у двери камеры хранить ножницы, маникюрные наборы
и их выдают по первому требованию. На «Володарке» можно
просить ножницы раз в неделю, и ими пользуется весь изолятор.
В баню водят раз в неделю. В изоляторе на «Володарке» в
женской бане горячей воды не было все лето, мылись холодной
водой и только в течение 10 минут. Это очень мало.
В КГБ нож и «открывалку» дают во время обеда, на «Володарке»
-- нельзя, а у многих консервы, которые невозможно открыть.
В КГБ кормят нормально, потому что там всего 18 камер и
примерно 50 заключенных, на «Володарке» сидит около 3 тысяч
человек. Есть просто невозможно. Готовят на комбижиру, отчего
у многих проблемы с желудком. Хлеб — спецвыпечка. Просто
пластилин черного цвета. Заключенный выбрасывают его буханками.
И это то время как страна «бьется за урожай»!
Самое утомительное — постоянно работает Первый канал белорусского
радио. Это типичное зомбирование. Когда я узнала, что я
якобы «посягаю на права граждан на получение достоверной
информации», мне хотелось спросить, кто же интересно посягает:
я или они со своим радио?
На «Володарке» было тяжелей. В камере со мной сидели 8
человек, и все много курили. При плохой вентиляции это невыносимо.
К тому же солнечный свет через решетчатое окно в камеру
не попадает.
В изоляторе КГБ большой контроль, в «глазок» камеры там
смотрят каждые полчаса. На «Володарке» практически не смотрят.
— Что было самым тяжелым?
— Попасть в так называемою «транзитку» — камеру, куда тебя
помещают обычно на сутки, во время которых определяют, в
какую камеру тебя посадить. Черное, грязное, заполненное
людьми помещение. Со мной сидели 20 человек, арестанты из
Жодино. Я больше всего боялась, что меня там забудут… Просто
забудут. Потому что с нами сидела глухая бабушка, ее должны
были отправить в психиатрическую больницу в Новинки, но
поскольку, когда ее вызывали из камеры, она не расслышала
свою фамилию, то ее там забыли. Спохватились только через
3 недели, и то, когда сами заключенные напомнили…
— Многие политзаключенные ведут в камерах дневники, в которых
записывают свои наблюдения и переживания…
— Все, что я чувствовала и переживала, я отражала в своих
письмах домой. Эмоциями я делилась с близкими людьми. Надо
поднимать архив писем.
— Как проходили дни. В тюрьме они, наверное, кажутся бесконечными?
— Я пришла к выводу, что сидеть не так трудно, если ты
умеешь ничего не делать и не загружаешь себя проблемами.
Я подготовилась психологически, когда отбывала 10 суток
ареста в спецприемнике-распределителе на Окрестина. Вначале,
как человеку деятельному, мне было трудно. Но потом я сказала
себе, что сейчас я себе не принадлежу, и жизнь в это время
будет идти без меня. Главное принять тот факт, что ты свободен
внутренне, а физически больше себе не принадлежишь.
Дни проходили довольно быстро, я просто не чувствовала
времени. Просыпаешься, завтракаешь, идешь на прогулку, обедаешь,
потом читаешь, пишешь письма (как правило, не менее трех
часов), играешь в шахматы, рисуешь, разговариваешь с людьми,
смотришь телевизор. Кстати, именно в изоляторе научилась
играть в шахматы, чем очень горжусь. Занималась спортом,
качала пресс. Много рисовала, хотя в принципе не умею рисовать.
Прочитала «Доктора Живаго» Пастернака» и долго рисовала
одни свечи. Стихотворение «Свеча горела на столе» так впечатлило.
Думаю, что ребятам было тяжелей, чем мне. У них на свободе
остались дети, беременные жены. Меня больше всего мучило,
что из-за меня изменилась жизнь родителей.
— Как бы ты оценила суд?
— Я долго готовилась к этому спектаклю. Для меня это был
именно спектакль. И думала, что буду выполнять одну из главных
ролей. Я радовалась, что я увижу родных, увижу Николая,
Тимофея, Александра. Но на суде, я ощущала себя декорацией.
Работали наши адвокаты, выступали какие-то свидетели, а
мы понимали, что не можем ни на что повлиять.
Когда я ознакомилась с делом, мне стало противно — столько
там было грязи. Ужас в том, что если тебе предъявили обвинение,
тебя обязательно осудят. В прошлом году в нашей стране вступил
в силу только один (!) оправдательный приговор. Мы понимали,
что будем признаны виновными. Гособвинитель был просто фантастичен,
обвинительную речь начал с того, что «народ РБ сделал свой
выбор в 1994 году, но остаются люди, которых даже уголовное
наказание не пугает, и они готовы повергнуть страну в хаос».
— Что ты почувствовала, когда объявили приговор?
Было грустно из-за приговора Николаю и Тимофею. Я была
рада, что переквалифицировали статью, наше «посягательство»
на права граждан так и не смогли доказать. Но когда Николаю
дают максимум по этой статье, при том что нет ни одного
отягчающего обстоятельства, нельзя при этом радоваться.
Когда на приговор пришла супруга Тимофея Дранчука с ребенком,
которого он еще не видел, когда я увидела беременную Полину
Астрейку — все это было тяжело…
— После выхода на свободу ты продолжишь заниматься общественной
деятельностью?
— Меня часто спрашивали, зачем ты, деточка, полезла в политику?
Я всегда отвечала: это политика влезла в мою жизнь. Я все
время занималась общественной деятельностью. Гражданское
общество должно быть в каждой демократической стране. Думаю,
я не смогу ничем другим заниматься. Не могу стоять в стороне,
когда в стране такое происходит.
|